Ордонансы. 29 июня министры обсудили вопрос о том, как может быть использована статья 14 хартии: «Король является верховным главой государства. Он командует сухопутными и морскими силами, объявляет войну, заключает мирные, союзные и торговые договоры, замещает по своему выбору все административные должности и издает регламенты и ордонансы, необходимые для исполнения законов и безопасности государства». 7 июля решено было дать новое толкование хартии посредством ордонансов: кассировать выборы и издать новый избирательный закон и закон о печати. Возражал один Гернон-Ранвиль, назвавший эти меры «экстралегальными»; однако в воскресенье 25 июля в Сен-Клу он подписал ордонансы, как и д'Оссэ, который накануне, при чтении их текста, выработанного Шантелозом, также выразил свое неодобрение. Сам король, хотя был искренно убежден в правомерности и законности своего решения, под конец, прежде чем подписать, на минуту поколебался. «Чем больше я думаю об этом, — сказал он, — тем более убеждаюсь, что иначе поступить невозможно». Д'Оссэ поглядел на стены, и на вопрос Полиньяка «Что вы ищете?» отвечал: «Портрет Страффорда» [91] .

Ордонансы, хранившиеся в строгой тайне, появились 26 июля в Мопитере. Их было всего четыре.

Первый упразднял свободу печати и восстанавливал режим предварительных разрешений, которые всегда могли быть взяты назад и должны были возобновляться через каждые три месяца.

Второй объявлял палату распущенной.

Третий представлял собой новый избирательный закон. Число депутатов было определено в 258. Состав выборных коллегий был изменен, число избирателей было сокращено на три четверти. Палата лишалась права вносить поправки в законопроекты.

Четвертый ордонанс созывал избирателей на 6 и 13 сентября и назначал открытие сессии палат на 28 сентября.

Не было принято никаких мер на случай массовых беспорядков; правительство совершенно положилось на заверения префекта полиции Манжена, объявившего, что Париж и не пошевельнется. Полиньяк тем легче поверил этому, что считал — и не без основания — народную массу равнодушной к выборной системе и готовой удовлетвориться огромным ростом материального благосостояния [92] . Одна буржуазия была задета ордонансами; и правительство полагало, что она не посмеет взяться за оружие и не найдет союзников среди рабочих. Поэтому власть имела под рукой, в Париже и Версале, лишь 14 000 человек и не сделала никаких распоряжений о быстрой переброске в столицу в случае нужды 25 000, собранных в то время в Люневильском лагере, и кавалерийской дивизии из Сент-Омера. Карл X уехал охотиться в Рамбулье, а оттуда — во дворец в Сен-Клу.

26 июля: законное сопротивление. Ордонансы, напечатанные 26-го утром в Мопитере, довольно поздно дошли до сведения публики. На бирже рента упала на 6 франков. Журналисты, собравшиеся в редакции газеты Конституционалист, решили обнародовать протест, составленный Тьером в чрезвычайно энергичных выражениях: «Действие правового порядка прервано, начался режим насилия. Правительство нарушило законность и тем освободило нас от обязанности повиноваться. Мы попытаемся выпускать газеты, не испрашивая навязанного нам разрешения. Правительство утратило характер законности, обязывающий к повиновению. Мы будем сопротивляться в сфере нашей деятельности; дело Франции решить — до какого предела следует ей довести свой отпор». Закончив составление протеста, Тьер огласил его и сказал: «Никаких коллективных подписей! Под этим документиком нужны имена. Вот мое имя!» И он подписался первым.

Кроме этого состоялось несколько собраний депутатов, не приведших, однако, ни к какому решению. Объявлено было, что надо оставаться в пределах законности. Депутаты выступили только тогда, когда успех восстания показался им несомненным. Судьи проявили больше гражданского «мужества. По ходатайству газет Тан, Журналь де Коммерс, Жур-наль де Пари и Курье Франсе суд первой инстанции, где председательствовал Дебеллейм, и коммерческий суд под председательством Ганнерона обязали типографщиков, у которых печатались эти газеты, набрать и выпустить очередные номера, поскольку ордонанс 25-го числа, как противоречащий хартии, не может быть обязателен ни для священной и неприкосновенной особы короля, ни для граждан, на права которых он посягает».

Вечером 26-го начались манифестации в Палэ-Рояле. Кричали: «Да здравствует хартия! Долой министров!» Полиньяк, проезясанпий в карете по бульварам, едва спасся от толпы.

27 июля: начало вооруженного сопротивления. 27-го утром большинство типографий было закрыто, и типографские рабочие, рассеявшись по улицам, увлекли за собой рабочих других специальностей. Читали вслух и страстно обсуждали ордонансы, протест журналистов и передовые статьи газет, вышедших в свет. На улицу Ришелье, в типографию Tan, явился полицейский комиссар, чтобы сломать печатные станки. Бод запер ворота. «В силу ордонансов, — сказал он комиссару, — вы хотите разбить наши станки. Ну, так вот: во имя закона требую, чтобы вы их не трогали». Комиссар должен был вызвать тюремного слесаря, на обязанности которого лежало заклепывать цепи каторжников, так как все другие слесари отказывались сломать замок по его требованию.

Затем пронеслась весть, что командующим войсками в Париже назначен Мармон. Это был самый непопулярный из генералов: Эссонская измена в 1814 году была еще свежа в памяти у всех [93] . Мармон, открыто порицавший ордонансы, с отчаянием принял вверенный ему пост. Своим офицерам он дал самые сдерживающие приказания: «Не стреляйте, пока мятежники не начнут перестрелку. А под перестрелкой я разумею самое меньшее пятьдесят выстрелов».

Между тем народ начал строить баррикады. Вечером войска взяли баррикады, воздвигнутые на улице Сент-Оноре. Уже пролита была кровь. Крики о мщении раздавались повсюду. Разбивали фонари, поджигали барьеры у городских застав, на бульварах начали рубить деревья. Полиньяк объявил город на осадном положении. Но в то же гремя он писал Карлу X в Сен-Клу: «Мой долг — сказать королю, что наперекор сеятелям паники, старающимся запугать его, я убедительно прошу верить лишь мне и моим донесениям. Это все преувеличенные слухи; в сущности все сводится лишь к простому волнению. Если мои предвидения ошибочны, я отдаю вашему величеству мою голову на отсечение». Карл X должен был исполнить просьбу своего министра. По словам очевидца — герцогини Гонто-Бирон, — «король заботливо старался скрыть всякие признаки тревоги: ни один из параграфов дневного расписания не был отменен, все шло заведенным порядком, — была и короткая послеобеденная прогулка на террасе, где играли королевские внуки, была и партия виста за столиком, поставленным как раз против большого балкона, откуда все время видны были пожары в Париже и доносился набат».

28 июля: трехцветное знамя. В ночь с 27 на 28-е восстание организовалось под руководством бывших военных, карбонариев и маленькой кучки энергичных республиканцев, состоявшей из студентов и рабочих во главе со студентом Политехнической школы Годфруа Кавеньяком. К ним примкнула часть бывших национальных гвардейцев, сохранивших свое оружие. Впрочем, организовать уличную войну было нетрудно. На извилистых улицах тогдашнего Парижа артиллерия была совершенно бесполезна, да и войска были вооружены немногим лучше повстанцев. Утром 28-го улицы были пересечены сотнями баррикад, сооруженных из булыжника мостовых, опрокинутых телег, мебели, бочек, срубленных деревьев. Мятежники занимали Арсенал, Ратушу, собор Парижской богоматери; на башнях развевалось трехцветное знамя, набат гудел не умолкая. Восточная часть Парижа была целиком в руках повстанцев.