— Последнее наиболее вероятно, если ты легкомысленно подъедешь к его порогу, — ответил Гэндальф. — Невозможно предугадать, какой силой он еще обладает и что решит предпринять. Обложенный зверь всегда опасен. А Саруман наделен могуществом, о котором вы понятия не имеете. Берегитесь его голоса!

Они подошли к подножию Ортханка. Башня стояла нерушимо, основание ее влажно поблескивало, углы и ребра были острые, как отшлифованные черные лезвия, и все усилия энтов привели лишь к появлению нескольких царапин и кучки отколотых чешуек у порога.

С восточной стороны два столба образовывали что-то вроде высокого крыльца, между этими столбами под треугольным навесом была огромная дверь, а выше — балкон с железной решеткой. К порогу вело двадцать семь широких ступеней, вырубленных в цельном черном камне. Это был единственный вход в Башню, кроме него лишь множество окон смотрело в мир из глубоких, как бойницы, ниш в гладких стенах.

Подъехав к ступеням, Гэндальф и Король сошли с коней.

— Я поднимусь повыше, — сказал Гэндальф. — Я уже был в Ортханке и хорошо представляю, что мне может здесь грозить.

— Я пойду с тобой, — сказал Король. — Я стар, и ничего уже не боюсь. Хочу говорить с врагом, причинившим мне столько зла. Эомер будет рядом со мною и поддержит, если меня подведут старые ноги.

— Твоя воля, — ответил Гэндальф. — Я возьму с собой Арагорна. Остальные пусть ждут внизу. Отсюда хорошо видно и слышно, если с нами вообще захотят говорить.

— Ну нет, — запротестовал Гимли. — Мы с Леголасом хотим все увидеть вблизи. Мы тут единственные представители наших племен, так что пойдем с тобой.

— Пусть будет так, — согласился Гэндальф и начал подниматься по ступеням; Король шел рядом с ним.

Роханские всадники, выстроившись по обе стороны от входа, беспомощно поворачивались в седлах и с подозрением смотрели на Башню, страшась за своего Короля. Мерри и Пин присели на самой нижней ступеньке: они чувствовали себя маленькими и лишними.

— Отсюда до Ворот, наверное, с полмили по липкой грязи, — ворчал Пин. — Я бы лучше потихоньку пробрался назад в Караульню. И зачем мы сюда пошли? Никому мы не нужны.

Гэндальф встал перед дверью и постучал в нее Жезлом. Дверь глухо загудела.

— Саруман! — крикнул Гэндальф громко и раздельно. — Саруман! Выходи!

Ответа долго не было. Потом балконная дверь открылась внутрь, но к решетке никто не подошел.

— Кто там? — спросил голос из темноты. — Что вам надо?

Феоден брезгливо вздрогнул.

— Знакомый голос, — произнес он. — Будь проклят день, когда я в первый раз его услышал!

— Позови Сарумана, раз ты остаешься его слугой, Причмок, носивший имя Гримы! — потребовал маг. — Не трать времени зря.

Окно закрылось. Снова долгое ожидание. И вдруг из Башни раздался совсем другой голос, тихий и мелодичный, полный колдовского обаяния.

Кто случайно слышал этот голос, обычно не мог запомнить и повторить слов, а если повторял, то с удивлением обнаруживал, что в его устах эти слова потеряли силу и не всегда имеют смысл. Чаще всего внимавшие Саруману помнили лишь то, что слушать его было невыразимо приятно; все, что он говорил, казалось мудрым и справедливым, и хотелось поскорее согласиться, чтобы тоже стать мудрым. Все, что рядом произносили другие, звучало грубо и плоско, а если это противоречило Саруману, то вызывало гнев в сердце околдованного.

На некоторых чары действовали только пока голос звучал, а когда Саруман обращался к другим, оставалось ощущение, как от встречи с фокусником. При этом одни посмеивались, другие удивлялись и задумывались. Многих очаровывали не слова, а звук его голоса. Поддавшийся чарам даже на расстоянии продолжал слышать ласковый шепот и навязчивые указания. Никто не мог внимать Саруману равнодушно. Никто не мог без большого усилия воли и разума отказать ему в просьбе, пока его необыкновенный голос звучал.

— В чем дело? — спросил он очень кротко. — Почему вы мешаете мне отдыхать? Почему не даете ни минуты покоя ни днем, ни ночью?

Удивленно смотрели все на Башню, и никто не смог бы сказать, когда он появился на балконе, — этому не предшествовали ни звуки, ни движение, — но вот балкон открыт, и Саруман стоял у решетки, глядя на них сверху: старик в широком плаще, цвет которого трудно было определить, потому что при каждом движении он менялся. Лицо чародея было продолговатое, лоб высокий, глаза темные, глубоко посаженные, загадочные; в этот момент они казались печально-доброжелательными и немного усталыми. В седых волосах темные пряди — у висков и около рта в бороде.