— Мы голодные, мы есть хотим, моя Прелес-сть! Ш-ш-што они едят? Мож-жет быть, у них-х ес-сть вкус-сная рыбка? — он даже облизал бесцветные губы, высунув язык из-за острых желтых зубов.

— Нет, рыбы у нас нет, — ответил Фродо. — У нас только вот это, — сказал он, показывая кусочек лембаса, — и вода, если эту воду можно пить.

— Вода хорош-шая, вкус-сная, — ответил Голлум. — Пейте, пейте, пока мож-жете. Но ш-што это у них, моя Прелес-сть? Оно х-хрус-с-стит. Оно вкусное?

Фродо отломил кусочек сухаря и подал ему на листе, в который лембас был завернут. Голлум понюхал лист, и лицо у него исказилось: гримаса отвращения перекосила рот, в глазах появилась прежняя злоба.

— Смеагол чует! — воскликнул он. — Это листья эльфийского леса, фу! Воняет! Смеагол там влез на дерево, потом руки не мог отмыть, не мог смыть этот запах с наш-ших бедных несчастных ручек!..

Отбросив лист подальше, он открошил край лембаса и сунул в рот, но тут же выплюнул его и захлебнулся в кашле.

— Нет, ох! — кричал он, отплевываясь, кашляя и фыркая. — Хотят отравить бедного Смеагола, чтобы он задохнулся! Пыль, пепел, этого мы не едим. Смеагол будет голодать. Трудно, но нельзя сердиться. Хоббиты добрые. Смеагол поклялся. Он будет голодать. Мы не можем есть хоббитскую еду. Значит, мы изголодаемся. Бедный голодный Смеагол!

— Мне очень жаль, — произнес Фродо, — но я ничем не могу тебе помочь. Я думаю, что сухари пошли бы тебе на пользу, если бы ты их как следует распробовал. Но, видно, для этого время не пришло.

Хоббиты молча жевали лембасы. Сэму в это утро их вкус показался замечательным. Может быть, они ему снова здорово понравились именно потому, что не понравились Голлуму? Вместе с тем он чувствовал себя неловко, потому что каждый раз, когда хоббиты подносили руки ко рту, Голлум провожал их взглядом, как пес, ждущий под столом хозяйских объедков. Только когда они кончили еду и стали укладываться на отдых, Голлум, наконец, поверил, что никаких лакомств от него не прячут, отошел на несколько шагов и присел в одиночестве, тихо всхлипывая.

— Послушайте, хозяин! — обратился Сэм к Фродо, не очень беспокоясь, услышит ли его Голлум. — Надо все-таки немного поспать, ну, не вместе, так хоть по очереди, раз тут рядом эта голодная тварь, потому что клятва — клятвой, а голод — голодом. Могу поспорить, что хотя он и стал себя вместо Голлума называть Смеаголом, повадки у него остались прежние. Вы спите первым, хозяин, отдыхайте, я вас разбужу, когда глаза у меня начнут окончательно слипаться и больше сидеть не смогу. Гляньте на него — извивается, как раньше, а ведь не связанный.

— Может быть, ты и прав, Сэм, — ответил Фродо, тоже не понижая голоса. — Он изменился, но и я не уверен, что эта перемена достаточно глубоко зашла. Думаю, все-таки, что у нас пока нет причин его бояться. Если хочешь — посторожи. Дай мне часа два поспать, потом разбудишь.

Фродо настолько устал, что кончив говорить, сразу уснул, опустив голову на грудь. Голлум тоже улегся, свернувшись в клубок и ни о чем больше не спрашивая. Дышал он с легким присвистом сквозь зубы и лежал неподвижно, как камень. Сэм вдруг испугался, что равномерное дыхание обоих спящих и его усыпит, тут же вскочил и стал ходить взад-вперед. Даже один раз легко тронул Голлума ногой по дороге. У того только руки вздрогнули и разжались, потом он снова замер. Сэм нагнулся и шепнул ему прямо в ухо: «Рыба!», — но Голлум не пошевелился и сопел ровно.

Сэм почесал в затылке.

— Наверное, он вправду заснул. Эх, доброта наша! Представляю, что бы он сделал на моем месте…

Хоббит вспомнил о мече и веревке, но отогнал эту мысль и уселся рядом со своим господином.

Когда он очнулся, небо было мутное, и не светлое, а темнее, чем утром. Сэм тут же вскочил на ноги, удивляясь, почему он чувствует себя таким свежим и голодным, и вдруг сообразил, что проспал целый день, не меньше девяти часов. Фродо все еще спал, вытянувшись во весь рост на боку. Голлума видно не было. Сэм разразился упреками в собственный адрес, извлекая обидные прозвища из лексикона своего Старика и утешаясь только одной мыслью: Фродо прав, сейчас Голлум не опасен. Во всяком случае, оба хоббита остались живы; пока они спали, никто их не душил.

— Горемыка несчастный, — произнес он со смешанным чувством стыда и жалости. — Куда же он делся?

— Близко, близко, тут я, — ответил ему голос сверху.

Сэм поднял глаза и увидел на фоне вечернего неба большую голову Голлума с оттопыренными ушами.

— Эй, а что ты там делаешь? — крикнул Сэм, потому что от одного вида Голлума в нем снова проснулось недоверие.

— Смеагол голодный, — сказал Голлум. — Скоро вернется.

— Сейчас же возвращайся! — крикнул Сэм. — Эй, иди назад!

Но Голлум уже исчез. Крики Сэма разбудили Фродо. Он сел, протирая глаза.

— Что случилось? — спросил он. — Ты чего кричишь? Который час?

— Не знаю, — ответил Сэм. — Кажется, солнце зашло. А он ушел. Сказал — голодный.

— Не огорчайся, — сказал Фродо. — Тут уж ничего не поделаешь. Он вернется, вот увидишь. Клятва на некоторое время его связала. И не захочет он уходить от своего Сокровища.

Фродо совершенно не беспокоило то, что оба они спали, как сурки, рядом с голодным и свободным Голлумом.