Из преступлений, связанных с именем Нерона, пожалуй, самым известным и чудовищным по величине нанесенного ущерба и количеству человеческих жертв, является приписываемый принцепсу поджог Рима, событие, которое очень быстро обросло слухами и легендами. Нерон и в историю вошел как поджигатель своей столицы, вдохновляющийся видом гибнущего города на поэму о пожаре Трои. Но это предположение – совершеннейший абсурд. В момент возгорания сам Нерон в Риме отсутствовал. Время для пожара было выбрано самое неподходящее: ночь полнолуния в середине лета.

О причине пожара римские историки говорят сбивчиво и противоречиво. Весьма показателен тот факт, что по мере удаления от времени события утверждения различных хронистов, что Нерон поджег Рим, становятся все более определенными. Удивительно то, что слух об участии Нерона в поджоге Рима полностью игнорирует один из первых христианских авторов епископ Рима Клемент. Примерно через два десятилетия после смерти Нерона, в любом случае до Тацита и Светония, он написал послание к своим единоверцам в Коринф, среди которых возникли распри в связи с перемещением нескольких священников. В этом послании Клемент говорит об Апостоле Петре, которого он знал лично, и преследованиях христиан при Домициане. Однако тщетно пытаться отыскать в письме какие–либо упоминания о том, что Нерон причастен к пожару. Клемент и другие христианские авторы игнорируют не только версию об ответственности Нерона за пожар в Риме, они ничего не говорят о маневре, якобы предпринятом Нероном с целью свалить вину на христиан и начать на них гонения.

Придумать и распространить злой вымысел об императоре – поджигателе своей столицы могли только римские сенаторы, которым очень не нравилось, что их государством управляет не полководец, а актер. К тому же римская знать уже почувствовала на себе тяжелую руку сумасбродного юнца – императора и воспользовалась случаем, чтобы возбудить против него народ, который, как было отмечено, не чаял в нем души, ведь Нерон не стеснялся выступать перед простым людом: в цирке – как возница, на подмостках – как певец.

В деятельности Нерона просматривается явное стремление гуманизировать римское общество приобщением его к греческим нормам жизни. Но римляне упорно не желали этого и состязаниям в пении и танцах, повсюду насаждаемым императором, по–прежнему предпочитали гладиаторские бои с кровавым и смертельным исходом. Сопротивление закоснелой части сенаторской верхушки было таково, что она готова была выставить своего принцепса жестоким сумасбродом, кровавым деспотом, матереубийцей, женоубийцей и даже поджигателем Рима, лишь бы не сворачивать с пути, проторенного имперскими амбициями многих поколений предков, начиная с Ромула, отличавшегося невероятной жестокостью. Само возникновение Рима сопровождалось войнами и кровопролитиями, и семена, брошенные легендарным Энеем, постоянно давали свои ужасные всходы.

Что касается пресловутой жестокости Нерона, то она не превосходила жестокости его предшественников на римском троне Октавиана Августа, Тиберия, Калигулы, Клавдия. Удивить кого–либо жестокостью в то время было трудно, если, конечно, не заострять на этом внимания с определенными пропагандистскими целями, как это делает Тацит, ревностный поборник интересов сената, в котором он видит единственного хранителя римских традиций и нравственных устоев древности. Причину общего упадка Тацит часто объясняет испорченностью монарха. Но Нерон – детище своего времени, и сенат своим гнусным раболепием и подлой угодливостью весьма способствовал растлению юного принцепса. Мать, Сенека и римский сенат постоянно толкали Нерона на дикие, уродливые поступки. Пресмыкательство и низкопоклонство сената достигли в то время чудовищных размеров. Однако принцепс иногда находил в себе силы отклонять льстивые предложения, сыпавшиеся на него со всех сторон.

Образ Нерона в сочинениях Тацита и Светония как бы двоится. Трудно объяснить, как в одной личности могли сочетаться такие противоречивые качества, как человеконенавистничество и исключительная терпимость к насмешкам в свой адрес, жестокость и щедрость. Никто из историков не отрицает, что Нерон был хорошим другом, любил и жалел животных. А как совместить отвращение Нерона к войнам и к гладиаторским боям с его чудовищной кровожадностью, о которой толкуют античные писатели? Складывается впечатление, что речь идет о каком–то подобии мифического Януса, с одним лицом – юным, восторженным, светлым, и другим – старым, сморщенным, злобным, устремленным в преисподнюю.

В общей цепи римских традиционных ценностей Нерон оказался слабым звеном. Не являясь хранителем вековых традиций, он сделался заложником своего филэллинизма и даже жертвой его, обрекая себя на бесчестье у потомков. Как евреи отреклись от Христа, так римляне с легкостью отступились от Нерона, принеся его в жертву новой религии и способствуя – сами того не желая – возникновению легенды о Нероне – Антихристе.

Трагична судьба не только Нерона, но и самой Италии, обращенной одновременно и на Восток, и на Запад. В то время как христианство устремилось на Запад, Нерон был весь во власти очарования Востока и поэтому оказался очень удобной фигурой для спекуляций христианских проповедников. Нерону не повезло уже потому, что в его время один из языческих ликов древнеиталийского божества Януса начинал приобретать явно христианские черты, что вполне естественно для бога начала и конца.

Но для рождения мифа нужна была еще тайна. Тайна Христа – в его воскресении. Не было бы воскресения, не было бы и самого христианства. Всех чудес, совершенных Христом, было недостаточно, чтобы люди поверили в его божественную сущность. В сознании людей Сын Человеческий стал Сыном Бога лишь после чуда воскресения, послужившего толчком к созданию Евангелий. Как тайна Христа – в его воскресении, так тайна Нерона, родившегося через несколько лет после распятия Христа, – в его смерти.

Загадочность его кончины порождена, скорее всего, существованием двойника. Любитель мистификаций и эксцентричных выходок, Нерон на протяжении всей своей жизни имел явную слабость к двойникам. Внешнего сходства с кем–нибудь из близких ему людей было достаточно для того, чтобы он приблизил к себе этого человека. Так было с рабыней, похожей обликом на Агриппину, так было со Спором, напоминавшим лицом и фигурой Поппею. Сам Нерон имел склонность выступать на театральных подмостках в масках, имевших сходство с лицами женщин, которых он любил. Но самое любопытное то, что иногда театральные маски напоминали его собственное лицо.