Под мостом можно спрятаться, укрыться.

Он должен попасть туда раньше их.

Квинн и Радебе ждали ее у лифта.

— Мэм, можно с вами поговорить? — сразу начал Квинн, и Янина поняла: что-то действительно случилось.

Оба мрачны как туча, особенно Радебе — на нем просто лица нет. Она зашагала вперед, открыла кабинет.

Подчиненные вошли, закрыли за собой дверь и встали у стены, понимая, что садиться сейчас неуместно. Оба заговорили одновременно, замолчали, переглянулись. Радебе поднял руку.

— Во всем виноват я, — сказал он Квинну и с трудом посмотрел на Янину. Голос его звучал монотонно, глаза остекленели. — Мэм, из-за моей халатности Мириам Нзулулвази сбежала из комнаты для допросов…

Янина Менц похолодела.

— …Она выбралась на площадку пожарного выхода и попыталась спуститься вниз, но сорвалась. Она упала с восьмого этажа и разбилась. Во всем виноват я, я полностью беру на себя ответственность за случившееся.

Янина набрала в грудь воздуха, собираясь задать вопрос, но Радебе так же монотонно продолжал:

— Прошу отставки. Я больше не буду позорить наш отдел. — Он закончил говорить и сразу как-то обмяк, будто с последними словами из него вынули стержень.

Янина Менц долго молчала. Наконец с трудом спросила:

— Она… мертва?

Квинн кивнул:

— Мы отнесли ее наверх. В комнату для допросов.

— Как она выбралась?

Радебе уставился в пол невидящим взглядом. Квинн сказал:

— Винсент считает, что он забыл запереть за собой дверь.

В ней вскипела ярость — и подозрение.

— Что значит — «он считает»?

Радебе никак не отреагировал на ее слова, отчего ее гнев только возрос. Ей хотелось накричать на него, надавать ему пощечин, чтобы как-то расшевелить. Видите ли, он считает, что он не запер дверь! А ведь последствия предстоит расхлебывать ей. Она с трудом сдержалась, чтобы не наговорить лишнего.

— Можешь идти, Винсент. Я принимаю твое прошение об отставке.

Он медленно повернулся, но она еще не закончила.

— Учти, мы проведем расследование. И назначим дисциплинарное слушание.

Радебе кивнул.

— Пожалуйста, не пропадай. Мы должны знать, где тебя искать.

Радебе смерил ее тоскливым взглядом, и она поняла, что внутри у него все перегорело и идти ему некуда.

Доктор Затопек ван Герден проводил Аллисон до машины.

Ей не хотелось уходить; конечно, нужно было писать статью, но ей не хотелось, чтобы здесь все закончилось.

— И все-таки я не совсем согласна с вами, — сказала она, когда они дошли до машины.

— В чем?

— Насчет добра и зла. Очень часто эти понятия абсолютны.

Она исподтишка наблюдала за ним. Его лицо освещала луна. Он слишком много думает; может быть, он слишком много знает. Мысли и знания бурлят в нем, но не находят выхода. От мучающего его напряжения он иногда кривит лицо, гримасничает, пытаясь удержать волнение под контролем.

Почему ее так влечет к нему?

Десять к одному, что он просто ублюдок, слишком уверенный в себе.

А может, так и есть?

Аллисон всегда считала себя чувственной. Но с годами пришла к выводу, что собственная чувственность — еще не все. Важно, как тебя воспринимают мужчины. А также женщины. Их оценки и сравнения помогают найти свое место. Понемногу свыкаешься с чужой оценкой, приноравливаешь к ней свои надежды, мечты и фантазии, защищаешь нежное сердце, чьи раны затягиваются так медленно. Иногда жизнь дает послабку, и ты довольствуешься минутами, проведенными с чужим мужем. Но сейчас Аллисон вдруг страстно захотелось стать высокой, стройной красавицей блондинкой с большой грудью, полными губами и упругими ягодицами. Ей захотелось, чтобы ее собеседник сделал ей непристойное предложение.

Но она, видимо, не привлекает его как женщина.

Вдобавок она с ним спорила. Рискнула сомневаться в его доводах — при том, что внешность у нее самая заурядная.

— Назовите мне хотя бы одного абсолютно злого человека, — попросил ван Герден.

— Гитлер.

— Гитлер — стереотипный пример. — Ван Герден покачал головой. — Но позвольте спросить: был ли он хуже королевы Виктории?

— Что, простите?

— Кто кормил бурских женщин и детей овсянкой с толченым стеклом? А как вам политика выжженной земли? Возможно, во всем виновата не лично королева, а ее полководцы. Скорее всего, она и понятия не имела о том, что тут творилось. Совсем как Питер Бота, наш бывший премьер-министр и президент, ярый сторонник апартеида. Он отрицал, что знал что-либо, и потому он хороший? А взять, например, Сталина. Или Иди Амина. Как оценить их? Можно ли измерить добро и зло цифрами? Или добро и зло можно измерить количеством жертв?

— Вопрос не в том, кто самый плохой. Вопрос в том, бывают ли абсолютно злые люди…

— Позвольте рассказать вам о Джеффри Дамере. Серийном убийце. Вы знаете, кто это такой?

— Убийца из Милуоки.

— Был ли он злым?

— Да, — ответила Аллисон, но уже не так уверенно.

— Его обследовали психиатры. Так вот, оказалось, что Дамер шесть или семь лет, точно не помню, но, допустим, семь лет, подавлял в себе желание убивать. Этот жалкий, разбитый, никудышный подонок в течение семи лет подавлял в себе желание поистине нечеловеческой силы. И что, от этого он стал лучше или хуже? А может, он стал героем? Не все способны противиться своим желаниям. Да что там, мы не умеем сдерживать даже самые примитивные порывы, например ревность или зависть.