– Да какой я к хренам шпион?
– возмутился Леха и попытался даже привстать, но был опрокинут на спину сильным ударом.
– Эй! Вы что это? Я жаловаться буду! Вам тоже мало не покажется! Погоны сдерут к такой-то матери! Будете, как и я, по подвалам с Маруськами лизаться! И колбасу пережаренную есть, - добавил злорадно.

– Подготовлен неплохо, - констатировал бледнорожий.
– Но все ж не особо как. Видали и получше. Погоны... Запиши! Потом разобраться нужно будет, что это такое.

– Да идите вы...
– Леха ослаб внезапно, ощутил вселенское равнодушие ко всему, в том числе и к собственной судьбе, повернулся на бок, уткнулся лицом в ладонь.
– Вовсе разговаривать с вами не буду. Пусть пришлют кого повежливее. Я все ж человек, а не вша подзаборная.

– Ишь, нежный какой!
– усмешливо присоединился к бледнорожему другой, бодрящийся, звонкий голос.
– Повежливее...
– и невидимый хмыкнул.
– Еще и поклониться попросит.

– А ты вовсе молчи!
– бледнорожий отчего-то набросился сердито на товарища, перекосился черным провалом рта.
– Твое дело записывать. С остальным я сам разберусь! Тебе по должности не положено мнение высказывать. Да и вообще иметь его еще не положено. Вот подрастешь до высших чинов - тогда милости просим.

– Да, товарищ комиссар!
– потухнув, отозвался звонкий.
– Конечно, товарищ комиссар, я тут писарем при вас. Горжусь оказанным доверием. Но вот вспомнил я про погоны...

– Что? Ну, говори, не тяни! Да сказано говорить - значит, говори. Это не мнение, это информация. А за утайку информации знаешь, что бывает?

– Да дед еще мой рассказывал, что собирались, вроде, что-то такое сделать для армии. Давно уже. Вместо петлиц, значит, - пояснил звонкий, окончательно затухнув и даже отодвинувшись куда-то в сторону, подальше от бледнорожего. Слова его вылетали торопливо, чуть не сталкиваясь друг с другом. Видно, перепугался - решил Леха, прислушиваясь к интонациям собеседников.

– Хм... вместо петлиц? Собирались?
– бледнорожий вдруг засуетился как-то, задвигал руками растерянно, будто пряжу сматывал.
– Значит, так... Этого - охранять, чтоб муха тут не пролетела. Разговаривать с ним строго запрещено. Запиши! Кормить, значит, поить. Не бить! А я доложусь куда следует. Дело тут не такое уж простое, как кажется. Вместо петлиц...

– Да что ж тут не простого?
– вновь осмелел звонкий.
– Шпион это. Сами знаете. Не первый он у нас. Порядков толком не знает, сразу ж видно. А вы говорите - не бить...

– А вот это точно не твоего ума дело!
– рявкнул озлобленно бледнорожий.
– И не моего даже. Это туда следует!
– и он поднял вверх палец, значительно расширив глаза и округлив рот.
– Туда! Понял?!

Звонкий задавленно ойкнул.

Леха слушал весь этот бред, усмехался в ладонь. Похоже, перепились господа менты. И здорово перепились. Глюки у них потешные. Чес-слово, как в кино! Вот ведь игрушки у них какие по пьяни случаются. Ну да ладно, либо эти протрезвеют, либо начальство явится. Не жить же в обезьяннике этом. Влепят, конечно, пятнадцать суток, не без этого. Ну да ладно. Улицы подметать - тоже занятие. К тому же, кормят... Хоть и не очень важно, но все не колбасой. И Леха, поерзав немного на жестких, ребристых нарах, удивившись еще тому, что из металла они сделаны, устроил ладонь под щеку поудобнее и уснул, не обращая внимания на ноющее тело - пройдет, бывало и хуже. Совесть его была чиста.

Снилась Лехе костлявая Маруська, сидящая с тоскливой физиономией перед пустой алюминиевой сковородкой. Маруська вытерла сероватую щеку грязной ладошкой, провела пальцем по дну сковородки, рассмотрела черное, сажное пятно, вздохнула. Побрела в угол, собрала в кучу тряпки, вытащила из-под скамейки рваный ватник, постелила, взбила даже на манер подушки, разгладила рукой с непонятной бережностью.

– Ну, Лешенька, подь сюды...
– позвала даже и ласково, нежно подмигнув подбитым, посинелым глазом.
– Подь, подь, не лежи тамочки на железе. Причинное место заболит. Застудишься...

Глава третья. "Мы наш, мы новый мир построим..."

Маруська трясла Леху за плечо, кривила губы в гримасе. Подбитый глаз ее заплыл окончательно, выглядывал из-под брови узкой щелкой. На щеке расплывалось синевато-желтое пятно застарелого синяка, посреди которого алым цветком полыхал фурункул. Картина была фантастическая.

– Вставай!
– кричала она Лехе в ухо.
– Да вставай же! Чего разлегся? Тут не положено!

– Отвяжись...
– бормотал Леха, отталкивая Маруську. Ее костлявые руки цепко держались за него, не выпускали, и он сердито сучил ногами.
– Я ж не тороплюсь никуда. Ладно бы, на работу вставать. Да где ж та работа...

– Вставай!
– продолжала настаивать Маруська, встряхивая Леху все сильнее.
– Сказано - не положено. Кому сказано?!

Леха не выдержал. Подскочил, размахнулся уже было, думая навесить Маруське еще один синяк для симметрии, да так и замер с занесенной дурацки рукой.

– Вот никогда не мог женщину ударить...
– пробормотал он, глядя в сероватые глаза паренька, одетого в старомодную гимнастерку и мешковатые, серо-зеленые штаны. Из-под штанов высовывали облупленные пластиковые носы ботинки, такого же гнусного цвета, вмиг напомнившие Лехе о стенах общественных туалетов.
– И сейчас не получилось. А так хотелось! Чего тебе, убогий?