— Я не видел, как он тебя бил. Я не могу быть свидетелем.

— Я могу показать ссадины. Да что там… Он ненавидит всех вас.

— Очень зря, Эвелина. Мы его любим. За этим человеком — будущее мира. Ты тоже могла бы поучаствовать. Ты знаешь, что его отец — писатель. Он объяснил нам, как устроен этот враждебный мир. Я тоже пересматриваю свои позиции по еврейскому вопросу. Вся наша улица только об этом и говорит. Ты, как женщина, должна беречь и пестовать его талант. Мы поможем.

Грабор осмотрел девушек и мысленно перекрестился:

— Пингвин — шантажистка. Как ни верти — это видно по ее лицу. Она посадила своего мужа, ты знаешь об этом. Все об этом знают. Она теперь получила право на неприкосновенность, так? Поэтому она живет у тебя. Он не должен приближаться к ней на расстояние километра. Имей в виду, что то же самое происходит сейчас с твоим мужем. Когда он выйдет — он к тебе не сможет подойти, такой закон. Беда упала на твое жилище.

— Он не имеет права подходить даже к Кате… Я поэтому и звоню. Ты мог бы приютить его на время, когда он выйдет?

Барышни переглядывались, но в основном смотрели на пальцы ног друг у друга. Толстая проигрывала в этом педикюре, обратила на это внимание и ушла в ванную. Долгий житейский скрип города раскачивался над ними. У Ребекки вкусно пахли волосы. Грабору хотелось понять, в какие дебри человеческого сознания он попал, ему хотелось выгнать всех: все, что вокруг шевелилось. Все, что еще имело нахальство говорить и надеяться.

— Ко мне приехала жена, — сказал он без уверенности в правильном ответе. — Ко мне приехала жена и с нею вместе ее взрослая дочь. Они стесняют мои жилищные условия.

— Но ведь ты так его любишь: писатель, звездолет… Вы же друзья. Ну, Грабор…

— Эва, он мне сломал ногу. Искусал Василия Ивановича до полусмерти. Должен же быть всему этому предел… Жена у меня появилась, ты понимаешь? В моей жизни зажегся свет.

Колбаса крякнула, зло и победоносно.

— Ты сегодня искал у мужиков дешевые билеты до Сан-Франциско. Знаю я твоих жен. Помоги нам. Ведь он приближаться не может. Он — Поп, Попка, ты что, не понимаешь? Не можешь помочь священнослужителю?

Лизонька вышла из ванной — она никогда, по мнению Грабора, не совершала там телесных отправлений, а занималась лишь своей прической и маникюром. Хорошо, что у меня есть такая королева, подумал он, зажал рукой трубку и, передавая ее Лизоньке, сказал:

— Постарайся быть вежливой.

— Постараюсь. Чуть-чуть.

Толстая представилась голосом секретарши, внятно расспросила о происходящем. Непонятный свой ирландский крестик вновь выставила поверх майки. Разговаривая, она издавала иногда охающие звуки, подставляя собранную ладонь к краешку рта. Ребекка накрылась пледом, сделанным из спального мешка, трогала лица президентов и тихо смеялась.

— Я тоже не терплю насилия, — сказала Лиза. — На чье имя записана ваша квартира? Мне нравится, что вы платите вместе. У вас общий бюджет, нормально. Нет. Я не позволила бы себе иметь мужа, который бы меня бил. Нет, я стараюсь действовать согласно букве закона.

Она опустила трубку, зажав говорилку руками, укоризненно посмотрела на соседку, подозвала Грабора пальцем. Он подошел, сел на кухонный столик. Толстая продолжала с вежливостью, обретающей все большую твердость:

— По-моему, это вам с вашей квартиранткой нужно сваливать. Квартира записана на него. Это квартира Алекса, Алекса Бартенова, моего хорошего друга, если вы еще не знаете об этом. Он вернется туда и будет там жить. А вам, наверно, придется бродить на расстоянии в километр по улице. Среди крыс. Как вас зовут? Очень приятно. Так вот, Эвелина, насколько я понимаю, вы вышли замуж с особым цинизмом, не заплатив своему мужу ни копейки. Все, что такие, как вы, делают дальше, мне известно. Какой у вас номер беженства? Я позвоню в иммиграционную службу. Нет, ты скажи.

Грабор раскачивался на стуле и торжественно улыбался.

Утрату автомобиля обмывали без горести, в быстром темпе, причины торжества никто не помнил уже на втором тосте. Девушки расспрашивали Грабора о случае в аэропорту, интересовались его недавним и давним прошлым. Грабор отвечал скудно, к тому же ничего интересного в своей биографии не видел. Потом играли с высокопоставленными куклами, решили с ними фотографироваться. Переодевались и раздевались барышни легко, увлеченно себя демонстрировали, выдумывая разные эротические сочетания и ракурсы. Грабор отщелкал четыре пленки и по пути в постель открыл окна, чтобы выветрить запах конопли и перегара. Он удивился количеству пустых бутылок, выставленных в коридоре, — такие количества они могли отработать только с Большим Васом и его братьями. Как мы быстро сплотились, ухмыльнулся он.