Шрифт:
— Помнишь, я забирал тебя из роддома? Лютовал февраль, а я принес букет хризантем. Так это он, Димка, черт сероглазый, достал тогда. Ездил в аэропорт и заказывал стюардессе. — Помолчав, вдруг добавил: — Он был бы тебе хорошим мужем...
— Что ты говоришь, милый? — Она заплакала. — Помолчи...
— Плохо мне, — признался Сергей, весь побледнев. Губы у него посинели. — Я держусь. Я вижу твои глаза... А сына не вижу. Где он, мой сын?
Наташа прижалась пылающей щекой к его лицу, оно было холодным как лед.
— Я очень спешила к тебе, Сережа, — сквозь слезы сказала она. — Я не могу без тебя... Как же теперь, а? Сын у нас... Ну, конечно, я все тебе простила. А сын у мамы...
— А твои письма? — тихо сказал он.
— Забудь письма... — Она передохнула. — Я злая была на тебя... А теперь все прошло. Забудь письма. Дура, я, что уехала... Ты прости. Я могла бы и не уезжать, но я... Ах, Сережа, разве понять тебе мои чувства?
Он тяжело задышал, лицо побледнело, а в глазах — темно, как в омуте.
— Я буду жить, Наташа, ты не волнуйся... Я молодой... Я сильный... А ты не плачь. — Он дотянулся рукой к ее щеке, рука тоже как лед.
«Он умирает, он умирает...» — застонала она, едва сдерживая себя, чтобы не зарыдать во весь голос. В груди у нее затяжелело, она лицом вмиг осунулась, ноги стали непослушными. Она исходила слезами, но плакала тихо. Будто сквозь туман она увидела врача в белом халате, он подошел к ней, взял за руку, и словно через стену она услышала его голос:
— Прошу вас... Потом еще зайдете... Больному нужен покой...
В коридоре она пришла в себя, перестала плакать.
— Что с ним, доктор?
Врач ответил не сразу, и это ее угнетало, она рассердилась.
— Чего вы хитрите? Я жена ему, у нас есть сын, и я должна знать правду. — И вдруг на ее глаза снова навернулись слезы. — Доктор, извините... Я так потрясена. Скажите мне правду... Доктор, я ведь жена ему...
Врач подошел к ней так близко, что в его глазах она увидела холодный блеск, и этот блеск будто проник ей в душу, она прижала руками щеки и, глядя ему в лицо, сказала:
— Я все поняла... Молчите, доктор, не надо... Я все поняла... — Она подняла голову, глотнула воздуха и, толкнув дверь, вышла во двор.
— Сережа, милый, я потеряла тебя... — прошептала она.
Хоронили Кесарева утром. Было свежо. Небо блеклое, будто выцвело, потеряло свою голубизну. Море тяжелыми, крутыми волнами рвало берег, закипая у камней белой пеной.
Гроб плыл на руках моряков. Впереди шел капитан 2 ранга Скляров. На красной подушечке лежал орден Красной Звезды. Савчук нес фуражку Кесарева и его кортик. За гробом шли замполит Леденев и капитан сейнера Серов, штурманы Лысенков и Алмазов, Влас Котапов и Надя Гончар...
Бухта осталась позади, но чайки, словно провожая в последний путь моряка, все еще кружились над растянувшейся процессией. Далеко окрест разносилась печальная траурная мелодия.
Серебряков и Ира шли рядом с Наташей. Бледная, с осунувшимся лицом, она, казалось, выплакала все слезы и только изредка всхлипывала.
Когда гроб опускали в могилу, все корабли, стоявшие в бухте, приспустили военно-морские флаги. На «Горбуше» и других рыболовецких сейнерах печально-тревожно заголосили сирены.
Ружейный залп эхом прокатился над бухтой и затерялся где-то в скалах.
Флот провожал в последний путь своего героя.
Эпилог
После учебы в Военно-морской академии Петр Грачев возвратился в Краснознаменный Северный флот.
Он поднялся на Лысую сопку, и перед ним открылась родная бухта. Запахло смолой, соленым ветром. Серебрилось, переливалось густой синевой море. Знакомое, неизъяснимое чувство охватило Грачева.
Море... Сколько тайн хранишь ты? Какими дорогами ходили твои сыны и где пересекались их судьбы?
Молчит море.
Есть на нем и кесаревская дорога. Длинная-длинная, в тысячи миль.
— Папка, где ты? — позвал сын. — У меня ножки болят.
Петр остановился, подхватил сына на руки.
— Видишь, вон корабли?
Сережа серьезно спросил:
— Там и мой корабль, папка?
— И твой...
— И я буду капитаном?
— Будешь...