— Как вы считаете, Александр Алексеевич? — спросил он Коростелева, комиссара штаба обороны.

Тот не понял его вопроса, глубоко задумавшись над картой.

Великанов объяснил, чего больше всего опасается сейчас: одновременной атаки с юга и востока.

— Не забывайте, Михаил Дмитриевич, еще о севере, — сказал Коростелев, приглаживая ладонью взъерошенные волосы.

— Вы успокоили меня, — горько улыбнулся Великанов. — Конечно, в военной истории бывало всякое. Фридрих Великий под Росбахом двадцатью пятью тысячами разбил пятьдесят тысяч.

— Нам здесь потяжелее. Но у нас революционные полки. Выдюжим, Михаил Дмитриевич.

Они встретились взглядами: молодой, порывистый начальник обороны и степенный, поживший на свете комиссар, за плечами которого была уже третья революция. Большие цыганские глаза и этот смолистый чубчик придавали Великанову дерзкий вид, в отличие от Коростелева с его спокойными, чуть лукавыми глазами и притаенной в усах доброй усмешкой.

— Что ж, отправимся, Александр Алексеевич, я на южный участок, вы на восточный.

— Согласен, — ответил, поднимаясь, Коростелев. — Что нам Фридрих Великий, когда с нами Великанов.

— Вы еще шутите, Александр Алексеевич.

— Ну, ни пуха тебе, ни пера...

События за Уралом, южнее города, сразу же приняли драматический характер. Густые сотенные лавы дутовцев сбили с Донгузских высот малочисленный отряд красных и погнали его к реке. Самодельный бронепоезд «Волгарь», посланный навстречу белой коннице, не выдержал огневого поединка с конно-артиллерийским дивизионом и начал отходить к Меновому двору. Заняв Меновой двор, казаки вплотную приблизились к Уралу. С каждым часом положение становилось все более критическим.

Великанов стоял на правом высоком берегу реки и ждал, когда наконец появится резервный 217-й полк, который ему так не хотелось вводить в бой: формирование полка не было закончено.

Внизу, под глинистым обрывом, ходко бежал мутный, вспененный Урал, затопивший на той стороне окраинные домишки Ситцевой деревни. «Что, близок локоть, да не укусишь», — думал Великанов о казаках. Они спешились за рекой и глазели на Оренбург, словно в ожидании парома. Да, Урал заменял сейчас Великанову целую дивизию. И он отчетливо представил себе, как тяжко придется Александру Алексеевичу в открытой степи, если генерал Акулинин развернет весь свой корпус.

В полдень командир 217-го полка Иван Молодов, мастеровой человек с лесопильного завода, повел рабочие батальоны по железнодорожному мосту. Казаки не ожидали такого среди бела дня, отпрянули назад, вдоль насыпи. Завязался жаркий бой. Великанов наблюдал до тех пор, пока дутовские цепи не начали откатываться на юг. Тогда он сказал своим верным ординарцам, чехам Францу Грануешу и Грише Хайслингеру:

— Кажется, теперь можно возвращаться в штаб...

Великанов уже знал, что второй казачий корпус Акулинина тоже перешел в наступление, и его изнуряло беспокойство — почему оттуда не поступает новых донесений. Немного обнадеживало лишь то, что дутовские корпуса начали в разное время. В чем тут дело?.. Он нетерпеливо искал ответа и не находил. В самом деле, отчего бы им не ударить по единому сигналу? Откуда у них эта странная нерешительность? А может быть, это только разведка боем и на юге и на востоке? Или все-таки ошибка?..

Просчеты неприятеля всегда поначалу кажутся загадкой. Во всяком случае, действия генералов Жукова и Акулинина насторожили Великанова, бывшего подпоручика скороспелой фронтовой выучки, не кончавшего никаких военных академий.

К вечеру ему сообщили, что наступление второго корпуса на станицу Каменно-Озерную приостановлено усилиями 210-го и 216-го полков. И на севере под хутором Беловом положение стабилизировалось. Долгий апрельский день подходил к концу. Лишь теперь, когда нервное напряжение спало, Великанов почувствовал свинцовую тяжесть во всем теле. Не мешало бы выспаться, однако ночь нужно использовать для перегруппировки сил. Быстрый маневр наличными силами иной раз восполняет серьезную нехватку активных штыков, — это Великанов знал еще со времен боев на Мазурских болотах в Восточной Пруссии.

Ожидая с минуты на минуты возвращения Коростелева, Михаил Дмитриевич выпил стакан чаю, подошел к окну, Вечерело, приближался комендантский час. У подъезда скучал дежурный самокатчик да, понуро склонив голову, стояла у фонарного столба его, великановская, боевая лошадка Манька. Раньше в этом доме находился Волжско-Камский банк, дом был из самых видных в городе — одна фигурная кладка чего стоит. Недаром его облюбовал понимающий толк в архитектуре Гая Гай. А потом, когда штаб Первой армии передислоцировался в село Сорочинское, расположенное на железной дороге Оренбург — Самара, нарядный домик «по наследству» перешел к нему, Великанову.

«Как сейчас идут дела у Гая Дмитриевича?» — подумал он о командарме, вместе с которым освобождал Симбирск. Чуть было не позвонил в Сорочинское, но не решился отрывать человека от срочных дел. Ну о чем бы он стал докладывать командарму? О новых атаках белой конницы, — так это не ахти какие новости. На то и создана Особая Оренбургская группа, чтобы защищать город любой ценой. Как ни худо тут, на острие клина, удар по Колчаку готовится именно там, в районе Самары и Бузулука, где сосредоточены целых четыре армии южного крыла Восточного фронта. Вот у кого по горло забот — у Михаила Васильевича Фрунзе. В оперативном масштабе оборона Оренбурга все же эпизод. И Великанов уже мог бы отказаться от резервов, если бы даже ему предложили их...