— Вот кого они люто ненавидят.

— Еще бы! Мятежное племя Кашириных ведет свою родословную с пугачевских времен... Николай Каширин с отличием закончил Оренбургское казачье училище, где инспектором классов был в то время Дутов. Как ни придирался инспектор на экзаменах к портупей-юнкеру, как ни гонял больше всех по плацу, молодого Каширина произвели в сотники, отметили наградами. Помню, в прошлом году Дутов сердито сказал при всех, когда кто-то нечаянно заговорил о Каширине: «Выучил я этого негодяя на свою голову!»

— Именно Каширина нам сейчас не хватает, — раздумчиво заметил Великанов, — Был бы здесь, была бы у нас своя конница...

Вера тайком глянула на старинные часы, висевшие в простенке.

— Однако мы с вами засиделись, — перехватив ее взгляд, сказал Великанов. — Извините, Вера Тимофеевна.

— Что вы, что вы!..

Они спустились к подъезду. Тянул низовой сиверко — оттуда, из-за Сакмары. Холодно посвечивала луна сквозь редкие, волокнистые облака, плывущие на юг. Звонко отдавались в пролете каменного квартала шаги патрульных.

Великанов прислушался. Нет, ни единого выстрела за Уралом, где казаки ближе всего стояли к городу.

Ординарец Гриша подвел его славную лошадку, которая всегда выручала из беды на поле боя.

— Ну-с, поеду в купеческие хоромы, — сказал Великанов, имея в виду богатый особняк Хусаинова, отведенный для краскомов штаба. И тут же спохватился: — Может, проводить вас? Поздно ведь.

— Что вы, я живу рядом.

— В таком случае, до свидания, Вера Тимофеевна!..

Он учтиво козырнул и дал волю застоявшейся под окном лошадке.

Вера проводила Михаила Дмитриевича долгим взглядом, пока не стих в ночи дробный перестук копыт. На противоположной стороне Неплюевской улицы виднелась в тени женская гимназия. Именно здесь и отшумела ее девичья молодость на больших веселых переменах. Разве могла она подумать, что много лет спустя вернется в этот милый уголок в кожанке, с наганом на ремне! Гимназисточка в беленьком фартучке ужаснулась бы только от одной мысли, что ей придется воевать наравне с мужчинами. Да ничего, освоилась, привыкла. Самое страшное позади — полгода работы в дутовском штабе. Открытый бой — сущее благо против той игры со смертью, которая неслышно ходит за тобой с утра до вечера. Ей, Вере Карташевой, повезло: красные вовремя освободили Оренбург, когда ее игра, казалось, была уже проиграна. Об этом никто не знает, оно и к лучшему. Великанов сказал сегодня, что ей легче было войти в доверие к белым. Зачем же выставлять себя какой-то героиней? В конце концов, все, что она пережила, могла бы пережить любая женщина, преданная делу своего мужа.

Она вышла по Неплюевской на главную, Николаевскую улицу, свернула в сторону Беловки — набережной Урала. До кадетского корпуса оставался один квартал, — а там и ее уютный флигелек, — когда она увидела идущего навстречу высокого военного в шинели нараспашку. Тот, видно, спешил куда-то. Поравнявшись с ним, Вера коротко глянула на него и тут же набавила шаг. Она узнала его раньше, чем он узнал ее. Отойдя несколько шагов, беспокойно обернулась. И он тоже обернулся одновременно. Что же делать? Что?.. Она поискала глазами хоть кого-нибудь — нет, кругом ни души. Она уже было потянулась к кобуре, чтобы все-таки остановить его. И раздумала. Пока на выстрелы явятся патрульные, — его и след простынет!.. Как же так сплоховала, когда они встретились лицом к лицу? Тем более, что он определенно не сразу узнал ее. Но считанных секунд могло оказаться мало: он правую руку держал в кармане, и ему было удобнее выхватить револьвер, чем ей достать наган из кобуры. Это единственное и оправдывает тебя, товарищ Карташева, хотя другие сочтут, пожалуй, что ты просто-напросто по-бабьи растерялась...

Да, скверно чувствовала себя Вера. Дома она долго лежала с открытыми глазами, думая, каких усилий потребует от Губчека розыск дутовского лазутчика. После этой встречи с ней он, конечно, затаится, уйдет в форштадтское подполье. А его надо арестовать немедленно: такого не случайно послали в осажденный город.

Утром, не заходя в штаб, она отправилась в. Чека. Там ее выслушали внимательно, поблагодарили. Но Вера никак не могла себе простить, что буквально из рук упустила на главной улице Оренбурга поручика Казанцева.

Ветреные дни отшумели вместе с ледоходом, и сегодня, двадцать шестое апреля, выдалось необыкновенно тихим.

Вера позволила себе маленькую роскошь — побыть утром с полчаса на набережной. Вода в Урале заметно прибыла: теперь вовсе не различишь, где новое русло, а где старица. Голые осокори на левом берегу стоят по колено в воде, не зная, куда ступить, чтобы не ухнуть по самую макушку в какой-нибудь глубокий омут. На востоке окраинные домики форштадта загляделись в свой трельяж — крутую излучину реки. На западе железнодорожный мост будто еще ниже провис над стрежнем — едва проходят лодки.

За Уралом, за пойменной рощей лоснится под утренним солнцем тюльпанная степь. Дорога на Туркестан исчезает за Меновым двором, около которого попыхивает бронепоезд, а левее, над балкой, курчавится другой дымок, наверное, полевой кухни 217-го полка. Но людей нигде не видно, — ни наших, ни казаков. Люди зарылись в землю, и как раз в такое время, когда сурки любят понежиться на солнцепеке.

Конечно, основатели уральских крепостей Кириллов, Татищев, Неплюев могли бы выбрать место для Оренбурга и получше, но и то уже неплохо, что город с трех сторон защищен реками — Уралом и Сакмарой. Так просто к нему не подступишься, тем более из-за Урала. Может, потому и нацелил Дутов именно оттуда, с юга, корпус Жукова, который не считается с потерями..