— С Куницыным.

— С фертиком-то этим? Браво! Надеюсь, вы поддержите нашего брата-студента. Я на него, признаться зол: он как-то назвал мою корпоративную шапку арлекинским колпаком — я потребовал объяснения; он извинился незнанием моего студентского звания, ибо никогда, говорит, не видал еще таких баснословно пестрых шапок; но говорил он это с такой улыбочкой, что не могло быть сомнения, что он подтрунивает. Я махнул рукой: что связываться со всякою швалью! Но теперь я полагаюсь на вас, господин Ластов: вы отомстите за меня?

— Извольте.

— Благодарю вас. А секундант фертика кто?

— Вот — Змеин.

— Чудесно. Своя, значит, компания. Он отвел поэта в сторону.

— Вы, конечно, на пистолетах?

— Нет, на эспадронах.

— Что вы! Ну, хоть на рапирах?

— Нет, я на эспадронах дерусь лучше и потому выбрал их.

— Ничего с вами не поделаешь. Извинения просить вы, разумеется, не намерены?

— Нет.

— А во сколько ударов вы полагаете назначить стычку? Конечно, не менее как в семь?

— Мне все равно. Я уполномочиваю вас в этом отношении устроить дело по благоусмотренью.

— Уж положитесь на меня: выторгую наибольшее число. Теперь оставьте нас одних с секундантом вашего противника: надо сговориться с ним насчет места и времени поединка.

— Да разве мне нельзя быть при том?

— Положительно нельзя. Как это вы, пробыв четыре года в университете, не знаете даже этого? Можете, впрочем, допить свою кружку.

Ластов воспользовался последним советом и затем вышел.

— Итак; — начал Брони, садясь против Змеина, — первым делом позвольте предложить вам вопрос: не раздумал ли ваш дуэлянт драться?

Александр улыбнулся.

— Если он раздумал, я так бы и объявил Ластову и вас вовсе не потребовалось бы. Поэтому вопрос ваш, по крайнему моему разумению, совершенно лишний.

— Все своим чередом, сударь мой, все своим чередом; без формальностей нельзя.

— Почему же нельзя?

— Потому, что они — основной букет дуэли.

— Для меня это слишком высоко. Ну, да все равно, давайте по пунктам. Вопрос теперь, вероятно, за мной?

Корпорант сделал движение нетерпения.

— Хотел бы я знать, чему вас учат в петербургском университете? Вы должны спросить меня: не решился ли мой дуэлянт просить извинения у вашего?

— Хорошо-с: не решился ли мой дуэлянт просить извинения у вашего?

— Да не то! С какой стати вашему дуэлянту, обиженному, просить извинения у обидчика?

— А! Значит, наоборот: не решился ли ваш дуэлянт просить извинения у моего? Но опять-таки, к чему этот вопрос! Я и без того знаю, что Ластов не намерен просить извинения. Да и если б хотел — вы думаете, Куницын удовлетворился бы? "Извини, мол, что поцеловал красотку, до которой ни тебе, ни мне равно дела нет; никогда не буду".

— А! Так вот причина их ссоры. В этом случае Ластову, конечно, не приходится просить извинения. Теперь новая статья: Ластов, как вызванный, имеет выбор оружия, и выбор его пал на эспадроны. Надеюсь, что дуэлянт ваш не может иметь ничего против этого?

— Если Ластову предоставлен выбор, то что же может иметь против его выбора противник? По-моему, опять лишний вопрос.

Брони, несколько задетый насмешливым тоном собеседника, насупил брови, однако воздержался от прямых знаков неудовольствия.

— Теперь о числе ударов, — сказал он. — Я думаю, как искони принято, положить штук семь.

— К чему такую кучу? Одного более чем достаточно.

— Помилуйте! Видано, слыхано ли, чтобы люди дрались на один удар? Эдак нас всякий осмеет.

— Осмеет-то осмеет, в этом нет сомнения, но осмеет не за малое число ударов, а за самые удары, то есть за дуэль. Ну, да чтобы живее покончить, накинем еще один: пусть будет два и дело с концом.

— И я сбавлю маленько, — сказал корпорант, — хоть семь ударов и самое законное число, но так как вы человек такой несговорчивый, то надо уступить: порешим нанести — по три на брата.

— По одному, я думаю, совершенно достаточно.

— А если один из них будет побит оба раза?

— Тем хуже для него: значит, дерется слабее противника, неужели и в третий раз подставлять спину?

— Нет, как хотите, — перебил Брони, — а два удара — скандал; совестно и секундантом быть. Куда ни шло — пять.

— Мы как торговки на рынке, — сказал Змеин. — Разве уж еще прибавить? Бог любит троицу.

— Ну, да еще один? Четыре? Тогда уступка будет одинакова с каждой стороны.