Андрюха послушно кивнул и, увидев, что майор двинулся к выходу без него, кинулся следом за ним.

Когда за ними закрылась дверь, Эдуард Петрович дал волю гневу – со всего маху двинул кулаком по новенькому телефону, стоящему на столе. Черт! Откуда менты могли все узнать? Ладно про кинжал и перстень (Эдуард никогда не доверял пройдохе-антиквару), но откуда они узнали про то, что он ненавидел свою мать? Про то, что она отреклась от него и отобрала детей? Это было тайной, его и матери, и он ни одной живой душе об этом не обмолвился… Стоп! Еще могла знать старая пердушка Лизавета Петровна. Ну точно! Она была в курсе всех семейных проблем Новицких – недаром всю жизнь совала свой нос в их тайны…

Эдуард Петрович раздраженно рванул ремень на брюках, давая брюху вывалиться из штанов. Как же он был зол! На болтливого антиквара, на наглого мента, на подлую бабку Голицыну… Особенно на нее, поскольку то, что она растрепала ментам, являлось не просто его тайной, это было его болью…

Эдуард уперся лбом в сжатые кулаки, стараясь отогнать неожиданно нахлынувшие воспоминания, но не мог – картинки из прошлого проносились перед мысленным взором против его воли… Вот он, пухлый мальчуган в шортиках, сидит у двери квартиры и ждет, когда его любимая мамочка вернется из театра, чтобы поцеловать ее, такую нарядную, свежую, прекрасную… Вот он идет в первый класс, в одной руке у него огромный букет гладиолусов, в другой мамина ладонь. Он самый счастливый и самый гордый первоклассник, потому что с ним рядом идет его ненаглядная мамуля. Самая лучшая! Самая удивительная женщина на свете…

Как же он боготворил свою мать! Как хотел, чтобы она любила только его. Конечно, она баловала его, была с ним ласкова, сердечна, но ему все было мало. Он хотел владеть ее сердцем безраздельно… Наверное, поэтому все в его жизни пошло наперекосяк. Относись он к матери спокойнее, не стал бы так ее ревновать к многочисленным мужчинам, к приемной дочери, не стал бы совершать глупые поступки лишь для того, чтобы привлечь к себе ее внимание…

Первый раз Эдика забрали в милицию, когда он учился на первом курсе института. Он подрался со своим одногруппником из-за какой-то ерунды, тогда он был на взводе из-за того, что мать устроила в честь Ленки грандиозный прием – девочка, видите ли, экстерном окончила художественную школу. На втором курсе его замели за кражу. На третьем за пьяный дебош в ресторане. Всякий раз мать его отмазывала, вызволяя из ментовки при помощи своих высокопоставленных поклонников. Но в один далеко не прекрасный день она сказала: «Вляпаешься еще раз, будешь выпутываться сам!» Он вляпался через полгода, а сам выпутаться не смог – ему предъявили обвинение по статье «разбойное нападение» и грозили посадить на семь лет. Все ждали («разбойник» в первую очередь), что мать вытащит сына и на этот раз, но не дождались. Элеонора Новицкая никогда не меняла своих решений. В итоге Эдуард загремел на три года в колонию общего режима… Но мать отвернулась от него гораздо позже… А тогда она исправно посылала ему передачки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но когда его выпустили, она предупредила: «Вляпаешься еще раз – и ты мне больше не сын!» Эдик заверил матушку, что заключение его многому научило и больше он за решетку не хочет…

Дальше все в его жизни пошло более-менее гладко. Он устроился на работу, женился на скромной девушке, которая родила ему детишек-погодков Дениску и Ефросинью (на этом имени настояла Элеонора), обзавелся квартирой, но, не прожив с семьей и пяти лет, загремел опять. По глупости загремел. Толкнул на улице одного пьяного приставалу, а тот взял да упал, и так неудачно, что умер, стукнувшись виском о чугунную урну.

Другой бы на месте Эдика мог отделаться двумя годами, ну тремя, но ранее судимому Новицкому впаяли по полной – восемь лет. Вот тогда мать от него и отвернулась. Ей ничего не оставалось – ведь она никогда не меняла своих решений!

Через два года умерла его жена, как потом выяснилось, от вины и от вина, и Элеонора прибрала внуков к рукам, для начала лишив сына родительских прав, а потом категорически запретив ему с ними видеться. Так он при живой матери и детях остался один-одинешенек…

Эдуард Петрович встряхнулся, как собака, выбравшаяся из воды, отшвыривая вместо влаги теребящие сердце воспоминания, вытер платком вспотевший лоб, вздохнул. Та-ак, успокоился. Хорошо. Теперь надо заняться делами. Он потянулся к телефону, но не позвонил, а громко крикнул:

– Эй, кто там есть!

В кабинет тут же влетел услужливый Андрюха.

– Проводил? – спросил Эдуард Петрович.

– Ага. И ребятам все передал.

– Хорошо. Теперь вот что… – Он повертел на пальце перстень, подумал, потом решительно сказал: – Наведайся с ребятами к Шацу.

– К антиквару?

– К нему, подлюке… Проучить его надо, чтоб впредь держал язык за зубами…

– Проучить? – переспросил Андрюха.

– Навтыкайте маленько, но не перестарайтесь – он мне еще нужен. Привет от меня передайте. И скажите, что если еще хоть раз пикнет ментам о моих перстнях или еще о чем-нибудь, будет иметь дело лично со мной. Все, свободен. Вернешься – доложишь.

Андрюха кивнул и вышел. Проводив парня глазами, Эдуард Петрович потянулся к своему дипломату, положил его на стол, набрал код, открыл. На дне совершенно пустого кейса лежал, переливаясь каждой гранью, старинный браслет. Сделан он был в форме змеи, глаз которой сверкал изумрудным огнем.

Аня влетела в квартиру, быстро закрыла дверь на все четыре запора, бросила на пол сумки и только потом облегченно выдохнула. Она жива! Какое счастье! К тому же богата! Чертовски богата! А еще у нее теперь есть сотовый телефон! И новый гардероб! И новая помада! Помада за триста рублей! Обалдеть!

Трясущимися руками Аня достала из кармана вожделенный тюбик. Открыла колпачок, выкрутила стержень, понюхала… Вот она, ее первая трехсотрублевая помада, ранее она покупала только тридцатирублевые и считала себя транжирой, ведь можно было найти и за двадцать… Аня убрала тюбик обратно в карман, так и не рискнув подкрасить губы (дорого!), собрала с пола сумки и, не раздеваясь, прошла в комнату.

Какое счастье, что она вчера бросилась следом за Стасом. Промедлила бы минуту, и пакет с утварью уже заграбастали бы вездесущие бомжи – Аня, когда подбегала к бачкам, видела, как они хищно подбирались к нему. Но она успела! Ухватила сумку перед самым носом одного из бродяг, принесла домой, вытряхнула содержимое, отмыла, оттерла, поставила в шкаф. Потом наступила бессонная ночь, на протяжении которой Аня решала для себя: что лучше – сделать и раскаиваться или не сделать и тоже раскаиваться… Обычно она выбирала последнее – риск был ей чужд, перемен она боялась, самостоятельно принимать решения не привыкла, в итоге всю жизнь плыла по течению (или, как говорила мать, болталась, как дерьмо в проруби), причем очень от своей инертности страдала. Но этой ночью в ней нежданно-негаданно проснулась авантюристка. Ближе к утру Аня приняла решение: к антиквару сходить, подстаканник оценить, если получится – продать, а деньги потратить… Одного Аня не учла – денег оказалось так много, что она просто не знала, куда их деть…