Тим, спрятавшись за эскалатор, сделал около двадцати снимков. Когда мы садились в машину, он спросил меня:

— Как ты ей об этом скажешь?

— Как обычно. Лучия Толомелли платит мне, чтобы знать правду. А у правды нет такта, так или иначе, но ее приходится говорить.

По радио крутили песню из музыкального архива программы «99 Posse», а я с отвращением смотрела на улицу.

— Ну почему все время идет дождь? Дождь, чтобы его оценить, должен быть как манна небесная, чем-то особенным..

Тим сделал тише радио: было слышно, как щетки скребли по стеклу.

— Смотри, дождь прошел.

Прежде чем выйти из машины, он напомнил, что он и его сестра Фьёренца сегодня устраивают что-то вроде вечеринки.

— Ты же знаешь, мне не нравятся вечеринки, — фыркнула я, склонившись над рулем.

— Послушай, там будет не только молодежь, но и друзья Фьёры и пара моих преподавателей, — уговаривал он меня.

— Что ж, в таком случае я просто должна прийти.

— Если хочешь, захвати с собой эту угрюмую… как ее там, Кристина Риччи…

— Ее зовут Гайа, и она очень одинокая девушка.

— Ого, в тебе проснулся материнский инстинкт?

— Да пошел бы ты к черту, Тим.

На вечеринку к Тиму я пришла в штанах цвета хаки, специально предназначавшихся для светских случаев; Гайа, напротив, была в черной кофточке под горло без рукавов и в облегающих джинсах; свои большие и темные глаза она подвела в стиле двадцатых годов, а губы, намазанные черной блестящей помадой, казались двумя колыхающимися кляксами на молочно-белом лице.

Фьёренца с улыбкой встретила нас, поблагодарила за бутылку красного вина санджовезе и повела в гостиную, устеленную коврами, заставленную диванами и с современными картинами на стенах. В комнате толпилось довольно много людей, звучала композиция группы «Coldplay»; на стеклянном столе стояли бутылки со спиртным, блюдо с бутербродами, пиалы с оливками и фисташками.

Фьёренца работала в арт-галерее. У нее были аспидно-черные волосы, миндалевидные глаза, а на лице все еще держались следы солнца Балеарских островов, где она недавно провела свой отпуск. Гости курсировали между стеклянным и деревянными столиками с соками. В комнату Тима, на антресоль, вела лестница, по которой он теперь спускался: в выцветшей плюшевой рубашке, привычных джинсах и с мешками под глазами.

— Чао, — бросил он мне и Гайе тоном человека, проснувшегося только под вечер, и плюхнулся на диван, положив ноги на подлокотник.

Я осмотрелась.

В углу сидела девица в брючном костюме в мелкую полоску и разговаривала с главным редактором местной газеты. У этой подруги Фьёренци было долговязое тело подростка, хотя ей уже перевалило за сорок. Я с завистью вздохнула. На персидском ковре устроилась Виола, блондинка, которую вот уже несколько недель Фэдэ и Тим не могли поделить.

Я сразу обратила на него внимание: он сидел ко всем спиной и беседовал с тридцатилетней девицей в туфлях с длинными и тонкими, как китайские палочки, каблуками. Он подержал ее сумочку из крашеной холщовой ткани, пока она наполняла свой бокал, потом снова отдал ее ей. Наши взгляды встретились. У него узкие и светлые глаза, приятно гармонировавшие с коротким бархатным пиджаком. Он сел на складной алюминиевый стул рядом с накачанным парнем, который стал ему рассказывать что-то малоинтересное.

— Я поднимаю десять блинов за раз, потом делаю немного наклонов для брюшного пресса…

Вернувшись к столу, чтобы съесть чего-нибудь, я снова увидела его рядом с собой: он нюхал пробку от только что откупоренной им бу тылки каберне. Под коричневым пиджаком виднелся джемпер серо-свинцового цвета с клиновидным вырезом, а на широком лице под глазами красовались ярко-синие круги, которые издали я не заметила.

— Приятно познакомиться, Андреа Берти, — улыбнулся он мне.

— Друг Фьёренци?

Он говорил поставленным голосом с едва заметным грассированием.

— Нет, Тимотео. Я его преподаватель по истории кино. А ты?

Даже если мы примерно одного возраста и если мы на вечеринке, то и это еще не дает ему права обращаться ко мне на «ты». Видимо, что-то почувствовав, он сразу исправился и произнес «Можно я буду говорить вам "ты"?»

— Разумеется, — ответила я против воли. — И что, на пробке остался запах вина?

— Нет, оно изумительно, — сказал он, налив немного вина мне в бокал.

Я поискала глазами Гайю: она сидела на диване, подогнув под себя ноги, Тим передал ей косяк. Я хотела сделать шаг, но споткнулась о треногу стола, который упал бы, если бы не отличная реакция профессора, сумевшего подхватить ее на лету.

— Почему бы тебе не снять куртку? — посоветовал он мне.

— Не думаю, что долго здесь задержусь.

— Другие дела?

— Не люблю вечеринки.

Он с интересом разглядывал меня, и, надо признаться, что, несмотря на холод, который вызывали во мне голубые глаза, его взгляд прожигал насквозь.