— Зачем? Дождей здесь почти не бывает.

— В тот день прошел кровавый дождь. Короткий смертельный ливень. — Я развернул платок и показал Франсес гемоглобиновые пятна.

— Кровь? — Она потрогала пятна наманикюренным ноготком, ноздри ее затрепетали, словно уловили давно забытый запах. Она посмотрела на высыхающую грязь, оставленную моим большим пальцем на манжете ее белой шелковой блузки, и понимающе улыбнулась. — Я сдам это на анализ ДНК. Если вы правы, то это кровь Дэвида. А какое имеет значение, где он умер?

— Огромное. Если Гринвуд умер здесь, то заложников он никак не мог застрелить. Кто-то приказал, чтобы их убили. И тогда вся картина приобретает иной смысл.

— Может, они и не были заложниками?

Я проследил за ее взглядом, скользнувшим по припаркованным машинам. Несмотря на недавние слезы, лицо ее было исполнено решимости. Она вновь скорректировала курс, возвращая меня на избранную ею тропу.

— Они были не заложниками, а соратниками Гринвуда, — ответил я. — Никто из них и не приближался к гаражу, по крайней мере, пока был жив. Они дожидались Дэвида на парковке телецентра.

— Слишком много парковок — это всегда знак помешательства. Но при чем тут телецентр? Люди убивают, чтобы попасть на экран, но эти, по-моему, зашли слишком уж далеко.

— Они хотели захватить телестанцию и устроить в «Эдем-Олимпии» скандальное разоблачение. Какое — пока не знаю.

— Финансовые махинации?

— Вряд ли. Шоферов мало трогают аферы такого рода. Вы не слышали никаких разговоров о «ратиссаже»?

— Выбраковка? Это словечко родилось во французской армии во время Алжирской войны — прореживание федаинов {60} . На Лазурном берегу оно не в ходу.

— Не уверен. Вчера вечером я оказался на Рю-Валентин… — Я сделал неопределенный жест, не зная, как объяснить мой интерес к двенадцатилетней девочке. Я прислонился к «саабу», ноги мои побаливали после долгого сиденья в «рейндж-ровере» с нервным и напряженным Гальдером. — Франсес…

— Что с вами? У вас измученный вид. Отдохните немного в моей машине.

— Я в полном порядке.

— Помолчите. Я Гальдеру за это устрою головомойку. — Она сняла коричневый конверт с крыши «сааба» и обняла меня за плечи. — Ваша жена — врач, ей бы нужно получше присматривать за вами.

— Болеть не модно. — Мне было приятно чувствовать прикосновение ее сильного тела, и я позволил ей провести меня между рядов припаркованных машин. Она помедлила, отыскивая свою, и подошла к БМВ с открытым верхом — точно такую же машину я угнал от офиса «Америкэн экспресс» в Каннах.

Подойдя ближе, я узнал разбитый стоп-сигнал и увидел кипу рекламных брошюрок. Прежде чем отправиться по своим зубоврачебным делам, Франсес прислонилась к машине, уверенная в том, что мир будет благоговеть пред отпечатком ее красивого бедра. Мне и в голову не могло прийти, что это ее машина или что ключи выпали у нее из сумочки, когда она рассматривала свои зубы.

— Аккуратненькая машинка, — сказал я, откинувшись к спинке пассажирского сиденья. — Наверно, водить одно удовольствие.

— Слишком большое удовольствие. Пару дней назад в Каннах ее угнал какой-то лихач. Почти запорол двигатель. На станции сказали, что он, наверно, был пьян. Или очень подавлен.

— Может, это была женщина.

— Нет. Если вашу машину вел мужчина, это сразу видно. Тормоза, акселератор, даже щетки — все как-то торчит на особый мужской манер.

Я поднял солнечный козырек и в маленьком зеркальце увидел пятнышко Гринвудовой крови у себя на щеке. Может быть, Франсес выронила ключи намеренно, чтобы проверить, поддаюсь ли я дрессировке — выучусь ли действовать импульсивно? У меня возникло ощущение, что я пробуюсь на роль и, похоже, получу ее. Я решил, что Франсес давно знает правду о последних мгновениях Гринвуда, о том, что жизнь его закончилась на крыше над нами. Но ее скорбь была искренней, трогательная смесь гнева и сожаления — такое не сыграешь.

Она выехала с места стоянки задним ходом и пустилась вниз по пандусу, чуть не касаясь припаркованных машин. Прежде чем выехать на солнце, она резко затормозила, и я, как манекен на крэш-тесте, повис на ремнях.

— Вид у вас уже получше, — сказала она мне. — Ничто так не возвращает мужчину к жизни, как женщина за рулем. Не хотите прокатиться по бережку? Мне нужно посмотреть один дом в Маримаре.

— Вы меня похищаете?

— Если вы не против. Вам нужно уехать из «Эдем-Олимпии». Она учреждает свое отделение у вас в голове.