Она напряглась.

— Мы ничего не рассказывали вашему отцу.

Раньше, когда она рассказывала о своих фанатично одержимых религией родителях, в центре повествования была мать, и она редко упоминала об отце. Когда она это сделала, ее тело напряглось, поза изменилась и движения стали нервными. Хантер понял, как она боялась его.

— Мы не собираемся ему ничего рассказывать, — убедил ее Хантер.

Она в упор уставилась на Хантера и затем обратила взгляд на Гарсию. Он кивнул и доверительно подмигнул ей, словно говоря: «Мы ничего не расскажем, если ты не хочешь».

Она расслабилась.

— Я обещаю, Молли, мы никоим образом не будем вмешиваться в вашу жизнь. — Хантер помолчал. — А нам действительно может понадобиться ваша помощь.

Человек, стоявший перед ней, казался воплощением спокойствия. Он внушал доверие. Молли расслабилась и села.

— Причина, по которой я позвонила вам сегодня…

— У вас было другое видение? — предположил Гарсия.

— Нет. Не видение, а вспышка.

Клик, клик, клик. Еще три снимка.

— Что это значит — вспышка?

— Порой у меня случались быстрые вспышки из моих предыдущих видений. Что-то, чего не было раньше. Они длились всего пару секунд.

— Это называется остаточные вспышки, — сказал Хантер, не вдаваясь в детальные объяснения.

Молли с интересом посмотрела на него.

— Он много читает, — объяснил Гарсия. — Так что было в этих вспышках?

— Кое о чем я рассказала.

— Кому вы рассказали? — на этот раз спросил Хантер.

— Священнику. Как раз перед тем, как я его убила.

Клик, клик, клик.

— Но вы говорили, что видение со священником было беззвучным, — уточнил Гарсия.

— Не было. Не в видении.

— То есть во вспышке, — догадался Хантер.

Вздохнув, Молли кивнула.

— Так что вы сказали?

Глубокий вдох.

— Они все умрут.

За пятнадцать дней до первого убийства

Глядя на себя в зеркало, он провел языком по сухим и потрескавшимся губам. Прошло примерно четыре года, но он выглядел так, словно состарился на десять лет. Лицо его теперь было прорезано глубокими морщинами, а глаза, казалось, глубоко ввалились. Но любой, кто знал Джона Вудса, понимал, что морщины говорили не о возрасте, а о тяжелых переживаниях.

После смерти жены он перебрался из округа Хантингтон в Йорк, на юге центральной Пенсильвании. Он больше не мог оставаться в Хантингтоне. Все здесь напоминало о его дочери. Ее дьявольские сны стали проклятием его жизни.

Он плеснул холодной водой в лицо и зачесал за уши остатки поредевших черных волос. Вечером колледж Йоркской католической школы и церковь устраивали рождественское благотворительное мероприятие. Ожидалось более трехсот студентов и родителей.

Джон работал в школе уборщиком и всегда помогал отцу Лоренсу во всем, что тому было необходимо: от починки водопровода до разбивки сада и украшения приемов. До начала мероприятия оставался еще час, но кое-какие родители уже явились, неся с собой разнообразные печеные изделия, готовые к продаже на большой ярмарке кулинарии, которая состоится в спортивном зале школы. В обязанности Джона входило поддерживать в чистоте во время приема ванную и туалеты.

Не отрывая глаз от своего отражения, он перекрестился и пробормотал короткую молитву, после чего покинул свою небольшую квартирку, которую снимал в квартале от Йоркского католического колледжа.

Отец Лоренс попросил Джона уделить основное внимание умывальной в спортивном зале. Там все могло быть. Классные комнаты были набиты до предела, и Джон знал, что студенты любят нарушать правила.

Миновало восемь часов, когда Джон вошел в темный холл главного здания. Проверив две умывальни на первом этаже, он поднялся повыше, чтобы глянуть на ту, что была направо в конце холла. Он так часто ходил по этим коридорам, что ему не был нужен фонарик.

Подойдя к дверям душевой, Джон услышал хихиканье. Он замедлил шаг и прислушался. Похоже, слышались, самое малое, три голоса — один из них женский. Свет не горел, что позволило Джону незамеченным проскользнуть внутрь. Медленно, на цыпочках, он подошел к последней кабинке, откуда доносились голоса.

Дверь была широко открыта, и при слабом свете сотового телефона он разглядел девушку, которая наклонилась над унитазом. И она, и парень, стоявший за ней, были голые, правой рукой он шлепал по ее голым ягодицам, в то же время входя в нее. Оба стонали от удовольствия.

Джон был в черных брюках и в темной рубашке, которые помогали ему скрываться в тени. Прижимаясь спиной к стене напротив кабинки, он приблизился на шаг. Сидя на унитазе, лицом к девушке, другой голый парнишка, держа в левой руке сотовый, правой толкал ее голову к себе. Она увлеченно работала ртом. Парень все снимал на сотовый.

Джон почувствовал, как член его твердеет.

— Ник, я хочу, чтобы сейчас ты вошел в меня, — сказала девушка, отнимая рот от парня перед ней. — И Шон, — повернулась она к парню за ней. — Я хочу, чтобы это было у меня во рту. — Она показала на возбужденный пенис.