Ответа Мыльникова Ольга ждать не стала. Она сделала проворный разворот и, чуть касаясь ногами пола, понеслась к лестнице.

Она ничуть не обижалась на товарища Васильева за то, что назвал ее истеричкой. Она была ему страшно признательна за то, что он хотел дать Мыльникову по морде! Ольга и сама испытывала страстное желание сделать это. Но придется смириться с нереальностью своего желания. А еще… а еще придется смириться с тем, что она, кажется, нажила в лице Николая Николаевича себе большого врага. Если он сможет, то непременно отомстит – это Ольга отчетливо прочла в его прощальном взгляде, а его «вс-с-сего добр-рого!» более напоминало свист гремучей змеи, которая пугает жертву, готовясь к броску. И для Ольги Еремеевой существует единственный путь избежать этой мести: больше не попадаться товарищу Мыльникову в руки. Не входить снова в эту реку, не наступать на те же самые грабли.

Да что она, больная, что ли, – опять впутаться в какую-нибудь авантюру?!

…Тогда казалось – это так просто! Но судьба, почему-то затаившая на Ольгу злобу, не просто впутала ее в авантюру, но вырыла на ее пути натуральную яму. И охотником, пришедшим заклать жертву, был не кто иной, как старый знакомец Мыльников.

А самое смешное, что речь снова шла о взятках.

– Надежда Сергеевна, вы?

Она сразу узнала участкового Симагина, хотя голос в трубке был такой встревоженный, запыхавшийся, что казался незнакомым.

– Привет. Я, разумеется, а кто еще по моему мобильнику ответит?

– Да, конечно. Это я так, сдуру… Поговорить можете?

– Что-то срочное? Две минуты тебе хватит?

– Постараюсь уложиться.

– Ну, давай. Время пошло.

– Надежда Сергеевна, я сегодня был на Овражной, по вызову… Там снова проблемы.

– Снова? Что, наши братцы подрались из-за девки? – усмехнулась Надежда и не удивилась, расслышав в голосе Симагина слабый укор:

– Надежда Сергеевна, вы же понимаете, о чем я.

Она нахмурилась: неужели…

– Только не говори, что опять приехала эта убогая!

– Не она. Двое других. Ходили по подъезду, расспрашивали про вас. Ну, и про квартиру, и про Алима Минибаевича, конечно. Про все, про всякие мелочи, даже про собачку, помните покойного Роджера?

Помнила ли она Роджера? А как же, помнила!

– Двое, говоришь? Кто?

– Мужчина и женщина, лет по тридцать. Он высокий, глаза голубые, волосы светлые, она – тоже высокая, волосы русые, глаза серо-зеленые – говорят, красивые глаза.

– Кто говорит? – зло спросила Надежда. – Азеры? Ну, этим охлобуям любые зенки, лишь бы не черные! А подробнее не могли описать? Вообще, кто они, эти люди, откуда взялись?

– Выяснить не удалось, – скромно сообщил участковый.

– Не удалось?! Ах ты мент хренов! За каким же лешим ты там посажен сидеть, а? Почему бы не оторвать задницу да не пробежаться, не поискать?

Симагин терпеливо переждал вспышку господского гнева – молчал, пока Надежда не успокоилась и не спросила более миролюбиво:

– Уверен, что без Вальки обошлось?

– Что ее здесь не было? Уверен. Это другие.

– Ладно, Симагин, – угрюмо сказала Надежда. – Ищи. Ищи, понял? Твоя работа. Что-то узнаешь толковое – позвони. Поговори, кстати, с Розой, может быть, к ней уже кто-то обратился?

– Обязательно! – обрадовался ценному указанию Симагин и положил трубку, пообещав немедленно позвонить, ежели что.

Да, помощничек у нее… Хороший мужик Симагин, но не Шерлок Холмс, нет, не Шерлок! Вечно нужно под зад коленкой пихать, чтобы шевелил этим самым задом и отрабатывал свой кусок хлеба с маслом.

Что за люди? Откуда взялись? Откуда эта уверенность, что их появление, безусловно, связано с зимним приездом Валентины и является не чем иным, как его пренеприятнейшим продолжением?

Надежда покачала головой. Вот и не верь после этого в предчувствия! Уже под утро, когда снятся самые вещие сны, она видела довольно отвратительную картину. Будто какая-то старуха мажет навозом двери бывшей Алимовой квартиры в старинном доме на Овражной, 42. Причем так щедро и старательно мажет, что номера квартиры – 14 – уже не видно под этой вонючей гадостью. Самое удивительное было то, что Надежда даже запах чуяла. И еще было нечто странное. Когда Надежда – во сне, понятное дело! – заорала благим матом на эту мерзкую старуху и та оглянулась, выяснилось, что это не кто иная, как Глебовна. Глебовна – благодетельница, Глебовна – мать родная, нет, ближе и дороже матери, может быть, единственный на всем свете человек, которого Надежда истинно любила и почитала, с мнением которого считалась и смерть которого оплакивала взахлеб, хотя, не исключено, сама же эту смерть приблизила.

А может, и исключено! Может, инфаркт хватил Глебовну в силу естественных причин, а вовсе не потому, что она узнала: ее ненаглядная, такая-сякая, немазаная Наденька работает вовсе не ночной няней в детсаду, а стриптизершей в ночном клубе, принадлежащем самой одиозной фигуре в городе – Алиму Абдрашитову. Схожую ситуацию Надежда потом видела в популярном фильме «Интердевочка» и сочла ее большой дурью и чисто кинематографической натяжкой…

Но вернемся к тому сну. После него Надежда проснулась в слезах – то ли ярости, то ли бессильной злобы, то ли жалости – правда, неведомо, к себе или покойной Глебовне. И чуть не впервые за последние три года не вскочила сразу с постели, не включила видеокассету с записью шейпинга, не начала задирать ручки-ножки и мучить пресс, вкупе с косыми мышцами талии, а долго лежала в постели, обдумывая гадостный сон и вспоминая Глебовну.