Дюплекс решил, не смея, конечно, объявить об этом во всеуслышание, продолжать войну с англичанами на свой риск и страх в более или менее скрытом виде и в более замедленных темпах. Дипломатические усилия Дюплекса, бегумы (на языке урду — принцесса) Жанны, направились отныне на то, чтобы занять возможно больше индийских престолов своими ставленниками и таким путем подготовить нужные точки опоры для предстоящей войны с англичанами. Очень многое уже в первые же четыре года после Аахенского мира Дюплексу удалось сделать, но, конечно, обойтись своими силами, без помощи и участия своего правительства Дюплекс не мог. Англичане, поняв его тактику, возбуждали междоусобия и войны, которые ослабляли ставленников Дюплекса.

Пришлось (в 1752 г.) после одной крупной неудачи обратиться в Париж. Но там давно уже раздражались и недоумевали по поводу своевольных действий предприимчивого генерал-губернатора, ведущего за свой счет и своими войсками войну против Англии в мирное время. Он был смещен, и ему велено было покинуть Индию. Разоренный своими индийскими предприятиями, он провел последние девять лет жизни в глубокой нищете.

Французская буржуазная историография обыкновенно изображает Дюплекса как мученика французского национального дела, как предтечу позднейшей французской колониальной экспансии, как героя колониальной политики, не понятого современниками.

Часто доходят до утверждения, что если бы Людовик XV и его министры поняли, за какую великую ставку борется Дюплекс, и если бы они его поддержали вовремя, то Индия стала бы не английской, а французской. Конечно, эти рассуждения отдают затхлыми воззрениями той разновидности идеалистической концепции в истории, которая называется героической школой. Франция с ее скромной тогда промышленностью и с громадными жизненными интересами в Европе была неспособна длительно и прочно овладеть Индией.

Англичане, купцы и чиновники английской Ост-Индской компании, давно уже с живейшим беспокойством и подозрительностью относились к французским шинам и предприятиям в Индии. И Дюплеке, и англичане, укрепившиеся в Мадрасе, на том же берегу, где был Пондишери, и в целом ряде других пунктов Индии, считали вооруженную борьбу близкой и неизбежной. Англичане, на 70 лет раньше французов появившиеся в Индии, знали ее лучше, чем французы, и они тоже (и еще раньше французов) учли радужные перспективы, открывающиеся для иноземных завоевателей в связи с ослаблением и распадением империи Великого Могола.

Но ни уступать французам, ни даже делить с ними добычу англичане не были намерены. Они предпочитали вооруженную борьбу и нетерпеливо ждали случая и благоприятных обстоятельств.

Обе державы имели сильные и слабые стороны в назревавшей борьбе, но в общем перевес был на стороне англичан. Во-первых, их экономическое развитие пошло дальше, чем французское, английская промышленность быстро шла в гору и успешно оспаривала уже с начала XVIII в. в некоторых отраслях производства первое место у голландцев, которые в индустриальном отношении стояли тогда гораздо выше французов. Во-вторых, для Англии ее заморские владения, ее колониальное будущее, ее морская торговля играли несравненно большую роль, чем для французов, у которых на первом плане все-таки всегда стояла Европа, а не Азия, Америка или Африка. Для французов вопрос об Эльзасе, о Лотарингии, о Пфальце, о рейнских городах был всегда, вне всяких сравнений, важнее споров о каком-нибудь даже очень богатом и обширном индийском царстве, хотя этих царств в Индии после распада империи Великого Могола было много и хотя в любой уголок из этих царств можно было бы поместить Эльзас и Лотарингию и еще с половиной Франции в придачу. Поэтому парижское правительство мало, скупо и неохотно поддерживало войском, флотом и деньгами своих наместников, тогда как английская Ост-Индская компания всегда находила в британском кабинете полное понимание важности индийских приобретений и получала постоянную и часто очень обильную помощь от государства. В-третьих, у англичан был большой торговый флот и немалый военный, крейсировавший в индийских водах, чего не было у французов, их торговый флот (в Индийском океане) был несравненно меньше английского, а военный (тоже незначительный) должен был делить свое внимание и свои силы между берегами Индии и Маскаренскими островами (острова Бурбон и Иль-де-Франс), лежащими далеко к юго-западу от Индий — довольно близко к Мадагаскару и гораздо ближе к Южной Африке, чем к Индии. В-четвертых, опорных пунктов у англичан к моменту начала борьбы за Индию было больше, чем у французов, и эти пункты были надежнее и богаче, чем французские.

Когда Дюплекс обдумывал свои антнанглнйские планы, англичане уже владели такими городами, как Калькутта в устьях Ганга, на севере восточного берега Индии, Мадрас на юге того же восточного берега, Сурат, Бомбей на западном берегу. Сильная английская эскадра крейсировала между этими портами.

Ввиду явного перевеса английских сил в Индии французское правительство сначала предписало Дюплексу предложить английским властям Мадраса, Бомбея, Сурата, Калькутты и всех вообще английских владении в Индии, примыкающих к этим городам, соблюдать нейтралитет. Англичане не согласились, но ловкой дипломатии Дюплекс а удалось поставить вопрос так, что владелец (наваб) царства Карнатик стал на его сторону и тоже потребовал от англичан обещания не воевать на его территории, отделявшей английский Мадрас от французского Пондишери.

Не решаясь на войну разом и с французами и с навабом Карнатм-ка, англичане принуждены были согласиться. Но Дюплексу эта отсрочка была нужна исключительно по тактическим соображениям: он ждал прибытия французской эскадры с Маскаренских островов. Там, на острове Иль-де-Франс, губернатор этих французских островных владений Лабурдонне организовал довольно большую военную флотилию и в июле 1746 г. наконец пришел в Пондишери с флотом, состоявшим из 10 больших судов и 3000 матросов и солдат как французов, так и малайцев. Почти весь этот флот был выстроен и снаряжен средствами и из материалов Маскаренских островов, никогда бы метрополия не прислала в Индийский океан на помощь Дюплексу такой большой флот из европейских вод.

Дюплекс взял на себя руководство действиями прибывшего флота. Он убедил Лабурдонне, упрямого, самолюбивого и недоверчивого человека, что приблизился великий момент борьбы с англичанами, что нейтралитет (на котором настаивал, как сказано, сам Дюплекс) теперь необходимо нарушить, что речь идет о всей будущности французской торговли, французского экономического могущества и что прежде всего нужно напасть на Мадрас и с бою отнять его у англичан.

Дюплекс установил лучшие свои артиллерийские орудия на суда, приведенные Лабурдонне в Пондишери. После нескольких нерешительных маневров и встреч с англичанами Лабурдонне подошел к Мадрасу, лишенному как раз в тот момент защиты со стороны английской эскадры, начал бомбардировку города и 21 сентября 1746 г. принудил английские власти сдать город.

Но тут возгорелась яростная ссора между Лабурдонне и Дюплексом из-за власти над завоеванным Мадрасом. Лабурдонне в конце концов под предлогом необходимости ремонтировать пострадавший от морской бури флот вдруг ушел от берегов Индии, вернулся к Маскаренским островам, привел свою эскадру на остров Иль-де-Франс, а сам, отставленный указом из Парижа, выехал во Францию, где по прибытии и был засажен в Бастилию по обвинению в измене.

Что касается Дюгшекса, то ему приходилось отныне иметь дело с двумя врагами: 1) с Англией, которая вовсе не желала мириться с потерей Мадраса; 2) с навабом (или, как чаще его называли европейцы, с набобом) Карнатика, требовавшим передачи города Мадраса ему на том основании, что Мадрас лежит на берегу Карнатика.