Она смотрела на Григория и впервые понимала, что слова — очень слабый способ выражать свои чувства. Сердце ее было переполнено, а язык — нем. Она не знала, как сказать о своей любви… она любила и целовала глазами.

Григорий, который, сильно работая веслами, не отрывался от ее взгляда и читал в нем все, как в книге, улыбнулся чуть смущенно, словно извиняясь, что тут же не бросился к ней и снова не стиснул в объятиях:

— Надо поторапливаться. Не ровен час, этот наш заклятый друг шум подымет.

Он как накликал.

— Троянда! — разнесся над водой истошный вопль. — Все ушли! Пьерина! Троянда! Вернитесь!

Григорий оглянулся.

— Ну вот же, а? Никак не уймется!

Вся Венеция горела пурпуром и золотом. Солнце стояло как раз напротив окон дворца Аретино, и все они казались залитыми огнем. И только одно было темным, потому что темная фигура заслоняла его, отчаянно взывая:

— Пьерина! Троянда! Пьерина! Троянда!..

— Эк его разбирает! — покачал головой Григорий. — А ведь не дозовется, нет?

— Нет! — твердо сказала Троянда. — И ведь он и не меня зовет. Другую…

Она не была уверена, что Григорий поймет, но он все же понял. Взглянул со светлой улыбкой:

— Другую? А тебя как зовут?

— Дашенька, — ответила она, впервые без страха и тоски вспоминая свое имя. — Дашенька…

Григорий, не выдержав, отшвырнул весла, придвинулся к ней, прижал к себе что есть силы, успев мельком взглянуть на солнце. Слава богу, до полудня еще далеко!

Лодку несло, несло по течению, и, пока она не скрылась за поворотом, все не утихало, качалось на волнах:

— Троянда! Пьерина! Троянда-а!..