Глубоко вздохнув и мысленно уже простясь с вредным, но таким милым и родным Прошкою, Григорий в сердцах рванул очередной бокал и сперва не понял, почему тот не двинулся с места, а как бы потащил за собою всю полку. Сердце пропустило один удар, потому что в тусклом полусвете занимающегося утра Григорий увидел, как часть шкафа медленно поворачивается вокруг своей оси, а за нею открывается узкое отверстие, сквозящее тьмою и спертым, ледяным духом подземелья.

Ход! Тот самый!

Григорий ринулся в проем, как в воду, всем телом, и полетел вниз, уже не сторожась. Ему повезло: не пришлось брать лишнего греха на душу. Ведь ежели б, не дай бог, сейчас оказался на дороге часовой, то лучше б ему, бедолаге, встретить голодного тигра-людоеда или сказочного дракона, потому что их можно перехитрить, одолеть (ну одолевают же их в легендах!), а поди одолей смерч, или камнепад, или бешено мчащийся поток! Григорий стал этим смерчем, этим потоком, и он даже несколько удивился, когда сшибся всем телом с тяжеленной дверью, а она, подлая, почему-то устояла и не припустила наутек.

Замок? Да ну, плевое дело! Навидался он тех хитрейших замков! На поясе у него висели ножны из трех отделений: для пистоля и двух ножей, так вот, из этих ножичков один был простой смертоубийственный ятаган, а другой — чудо что такое: острый, тонкий, плоский, в палец длиной — маленький, да удаленький, против коего не могла выстоять ни одна иноземная замочная хитрость, что аглицкая, что свейская, что, само собой разумеется, венецийская. Одно-два легких движения, щелчок — и замчище распался, отворился. Григорий отшвырнул его, сорвал засов…

И еще пришлось несколько мгновений — в век длиной каждое! — постоять, пока глаза хоть немножко освоятся с кромешной тьмою, сдерживая запаленное дыхание, вслушиваясь в каждый шорох, изредка зовя: «Троянда? Троянда!» — и обмирая, потому что не слышал, не слышал он отклика…

Но вот наконец он начал различать сводчатый потолок, сочащиеся сыростью стены, покатый пол — и тихо ахнул: в углу виднелись темные, неясные очертания. Она так и лежала там, где он ее бросил!

Кинулся, подхватил на руки, прижал к себе, зацеловал милое, остывшее лицо, похолодевшие губы. Глухие, надрывные звуки разносились вокруг, и Григорий не сразу понял, что это он издает вздохи, похожие на отчаянные рыдания, пытаясь отыскать хоть искорку жизни в этом неподвижном теле. Голова скатилась ему на плечо, руки безжизненно висели. Да как же оживить ее?!

Нет, в этом логовище мрака больше делать нечего. Живую или мертвую, он должен уносить Троянду отсюда.

Ринулся к двери — и вдруг вспомнил. Ежели красная девица впала в чародейный сон или померла, что должен делать удалец, добрый молодец?

«Поцеловал он королевишну Красу Ненаглядную в уста сахарные, она и ожила, открыла глаза да и говорит: „Как же долго я спала!“ — чудилось, зазвучал в темнице глубокий, таинственный голос бахаря, и Григорий, желая немедля проверить действенность древнего средства, впился в безжизненные полуоткрытые уста своими жаркими губами.

Они не дрогнули, и Григорий пуще присосался к ним, пустил в ход язык, ощупывая недра любимого рта и каждым пылким прикосновением, каждым яростным касанием побуждая оцепеневшее тело к ответу.

Ему почудилось или… или шевельнулись губы, сомкнулись вокруг его языка?.. Григорий на мгновение оторвался от поцелуя, чтобы перевести занявшееся дыхание, и тут, вздох во вздох, Троянда шепнула:

— Милый, беги!

Жива, слава те…

— Сбегал уже! — успокоил Григорий, вновь ненасытно, радостно припадая к губам Троянды, но она и в поцелуе шептала будто в бреду или в горячке:

— Заклинаю, заклинаю, заклинаю! Беги!

Ох, эти восхитительные, ни на что не похожие, ошеломительные движения ее шепчущих и целующих губ!.. Голова у Григория пошла кругом, колени подогнулись. На вялых, дрожащих ногах он добрел до лавки в углу, сел, продолжая держать на руках Троянду. А она все не унималась: начала вырываться, бормоча:

— Возьми мой плащ! Закройся им, беги! Не медли, пока не обеспокоился часовой. За меня не бойся — когда ты будешь в безопасности, я подниму крик, мол, ты оглушил меня…

«Так оно и было», — мрачно кивнул Григорий. Он понимал: Троянда не помнит, что произошло, своего беспамятства не помнит: думает, только что пришла сюда.

— Беги, беги! — твердила она. — Ты мне дороже света, счастья, мне за тебя жизнь не жалко отдать, люблю тебя до смерти… но беги! Где мой плащ?.. — Она зашарила вокруг слабыми руками, задела бедро Григория, и он едва сдержал стон.