Голос у Фэйд дрогнул, она вдруг отодвинула стул и отошла к окну. Лето помедлил, тоже встал и обнял ее за плечи.

— Хочешь, я найму головорезов, и они доставят его тебе в наручниках, с завязанными глазами, покорного, как ягненок?

— Ха, думаешь, одни мы такие умные? У него охрана, как у марранского банкира, и магическая в том числе. А даже если дельце выгорит, мы окажемся вне закона по всей Криде, и королева не успокоится, пока не сотрет нас в порошок. Они были друзья детства с его отцом, чуть ли не жених и невеста. Нет, благодарю покорно, так я не хочу. Давно рукой махнула.

— Ага, вижу, как махнула. Имя слышишь и вздрагиваешь.

— А чего ты хотел? взорвалась она, оборачиваясь к Лето. Ты его видел, этого чертова полукровку? Эти глаза, брови вразлет, волосы? У него ножка меньше моей! Ожерелье мое может носить вместо пояса! Голос, как эльфийская музыка!

— И глаза, как у мартовской кошки, закончил Лето самым лирическим тоном, и Фэйд не выдержала фыркнула от смеха. Что бы сказал его отец, если б узнал, что сынок стал первейшей трианесской блядью?

— Он не блядь, он Артист! с горькой иронией сказала Фэйд, и лучше, пожалуй, нельзя было сформулировать.

Кавалер Таэсса Таэлья сценическое имя Эсса Элья был вряд ли лучшим актером Королевского театра, но самым известным уж точно. Он был сыном знаменитого поэта Альвы Ахайре. Талант отца преломился в нем странно. Если кавалер Ахайре владел даром выражать невысказанные мысли и чувства других людей, то кавалер Таэлья выражал невысказанные желания.

Он возродил старинные театральные традиции, которые практически угасли играл женские роли, принимал дорогие подарки, позволял кое-кому из поклонников себя содержать, менял партнеров, как сережки и кольца, украшал своим присутствием самые разгульные вечеринки города. И сама его игра на сцене воскрешала в памяти стародавние времена, когда актеры были не просто людьми искусства, а образцом сексуальности, воплощением соблазна, единственными, кто пребывал за границами общественной морали. Другие актеры отказывались играть вместе с Эссой Эльей, жалуясь на то, что они при этом могут ходить по сцене хоть голышом, все равно на них никто не взглянет. Критики сыпали словами: «Вульгарность! Тщеславие! Опошление великих произведений!» Ни один из критиков ни разу не написал о нем хорошего слова и не пропустил ни одного из его спектаклей. Ни одному из критиков он принципиально не давал.

Зрители ему рукоплескали. Мало нашлось бы тех, кто не мечтал его трахнуть, и кое-кому это удавалось.

Но не Фэйд Филавандрис.

Она не афишировала своих чувств, не домогалась Эссу Элью открыто, но за тот год, что она по нему сохла, слухи успели расползтись. Кто был в курсе, разборчивость Эссы не одобрял. Принцесса крови, молода, богата, удачлива, собой недурна… Его приятели кто-то бескорыстно, кто-то за деньги Фэйд пытались повлиять на Эссу. Напрасно! При одном ее упоминании он щурил пронзительные зеленые глаза и цедил что-нибудь нелестное в ее адрес.

Автором «Птицы в клетке» была Айрис Айронсайд, давняя подруга Фэйд. Они познакомились в Джинджарате, где та преподавала в школе при криданском посольстве, а вечерами увлеченно предавалась писанию пьес. Став владелицей «Белет», Фэйд распорядилась немедленно их издать. Через год Айрис Айронсайд уже была одним из самых популярных авторов, пишущих для театра. Пьесу «Птица в клетке» выразительную, сильную, полную циничного юмора она написала по истории любви принца Хасидзавы и воительницы Ашурран и посвятила Фэйд. Она рассчитывала, что принца сыграет Эсса Элья, это действительно была роль «под него», а сама Фэйд могла бы сыграть Ашурран. И сыграла бы, если бы капризный Эсса Элья наотрез не отказался выходить с ней на сцену. Директор театра пытался его уговорить, упирая на то, что семья леди Филавандрис покровители театра, что сама Фэйд, как владелица издательства, платит множеству авторов и театральных критиков… Эсса Элья злобно сверкнул глазами и заявил, что господин директор может сам лизать задницу леди Филавандрис, а он, Эсса Элья, в любой момент может уйти в «Элефтерию», тем более что ему предлагали там жалованье в полтора раза больше и гримерку побольше директорского кабинета. Конечно, оба понимали, что Эсса Элья никуда не уйдет; ни один театр в стране и за ее пределами не мог сравниться с Королевским, но директор отступился, и Фэйд, узнав об этом, отступилась тоже. Для нее давно не было секретом, как к ней относится Эсса Элья. Услужливые доброжелатели передавали ей его пьяные и трезвые высказывания, резавшие ее, как ножом. Мысль о том, чтобы держать Эссу Элью в объятиях хотя бы на сцене, под взглядом тысячи глаз и светом сотни ламп, была соблазнительной, но от нее пришлось отказаться.

Сколько она ни платила шпионам и приятелям Эссы, сколько ни собирала сплетен, причина столь упорного к ней отвращения оставалась загадкой. Единственным подходящим объяснением было ее происхождение. Родной дед Фэйд, знавший Кинтаро лично, утверждал, что сходство очевидно и несомненно. Однако что мог иметь Эсса против степняков вообще и данного конкретного в частности, если детство свое и юность провел на границе?

Факт оставался фактом: кавалер Таэлья слышать не хотел о Фэйд Филавандрис. Приглашений туда, где должна была появиться она, не принимал; случайно оказавшись в одном помещении, демонстративно вставал и уходил. В сущности, единственной возможностью беспрепятственно видеть его для Фэйд оставался театр. Она не пропускала ни одной премьеры с участием Эссы Эльи, на многие спектакли ходила по несколько раз, посылала ему роскошные букеты роз и мелкие подарки без визитных карточек, через подставных лиц, чтобы он не отослал их обратно.

С горя она познакомилась с дядей кавалера Таэльи. Итильдин мало появлялся в обществе, его считали холодным и замкнутым и немало злословили на его счет. «Итильдин тан Ахайре» и «соломенная вдова» это еще самое безобидное, что болтали про него аристократы. Доля правды в этих шутках была, ведь именно он стал опекуном юного Таэссы, когда кавалер Ахайре отплыл на Заокраинный Запад, и дожидался его, как верная жена. Приставка «тан» в незапамятные времена и служила для именования жены фамилией мужа устаревший и отмерший обычай. Друзьями они не стали, слишком он был немногословен и сдержан. Фэйд расспрашивала его об отце, но он стеснялся касаться интимных подробностей и потому много рассказать не мог.

Фэйд уважала эльфа и даже чуть-чуть робела. Но как мужчина он ей совсем не нравился. «Почему его находят красивым?» недоумевала она. Слишком нечеловек. Зато полуэльф Таэсса казался ей прекраснее всего, что она когда-либо видела в жизни, в мужчинах и женщинах, в Криде и за ее пределами, на суше и на море, в горах и на равнинах. Кровь смертных и Древних, слившаяся в нем, дала удивительную, экзотическую красоту, не похожую ни на что. Он взял лучшее от людей и от эльфов изящную фигуру, невыразимо прекрасный разрез глаз, брови, чуть поднятые к вискам, удлиненные ушные раковины, кисти и стопы. Уши у него не заострялись подобно эльфийским, но были к тому близки. Глаза изумрудные, малахитовые, бирюзовые, аквамариновые, цвета морской волны, цвета нефрита, слишком часто меняющие цвет, чтобы можно было описать их иначе, чем банально: «зеленые». Слишком светлые для человека, даже для северянина, но темнеющие в приступе гнева или страсти. Волосы у его были, как сплав серебра с золотом ни то и ни другое, и в то же время то и другое одновременно. Казалось, каждая прядка и даже каждый отдельный волосок имеет свой редкий неповторимый оттенок. На сцене он часто носил парики, или штатный театральный маг накладывал заклинания, так что Фэйд видела его и блондином, и брюнетом, и огненно-рыжим, как его отец, и со снежно-белой шевелюрой Фаэливрина, но собственные его волосы нравились ей больше всего, и она даже подкупила парикмахера, чтобы получить прядку и узнать, каковы они на ощупь.