Марек пошел по коридору, здороваясь словесно и просто кивая. Из дверей выглянула Наташа Стригольникова.

— Марик! Вам от Зильбермана привет!

Марек так и встал.

Он понимал, что уже должно прийти известие о похоронах, уже пора скидываться на венок. В душе он уже побывал на этих похоронах, уже простился, что еще за приветы?..

— Как он там? — хрипло спросил Марек.

— Выкарабкивается!

И тут Марек вспомнил то, чего вспоминать не следовало. У него были в жизни случаи, подлежащие истреблению из биографии, и бегство из больничного комплекса он уже отправил в небытие. И вот оказалось, что бегство все-таки было, что Оксана обязательно рассказала о нем зоологическим теткам. Недаром же она в последние дни как-то стремительно проскакивает мимо по коридору. Да, рассказала. В курилке. И тетки пальцами у висков покрутили.

Ничего, все к лучшему. Больше никто на конторского сумасшедшего не станет устраивать облав и засад.

Скоро Зильберман вернется, и опять можно будет затевать долгие разговоры за чашкой кофе о всяких интересных вещах. И даже пойти наконец за трубкой — тем более, что гонорар еще не потрачен.

Хорошо, наверное, сидеть с трубкой, хорошо о ней заботиться, чистить ее, протирать ее, доставать из футляра и укладывать в футляр. Вот у старого хрена как это все ловко и вкусно получается…

— Мы к нему ездили, отвезли овощной сок, творожок с рынка, а вот апельсины врач запретил, — продолжала Стригольникова. — Сок я сама делала, так что сердце его отпустило, завтра печенку повезем.

— Ка… какую печенку? — спросил потрясенный Марек. Вылезло из памяти чудище — воспоминание о какой-то страшной истории про незаконную торговлю органами покойников.

— Телячью, Оксана сегодня с утра взяла на рынке. Мы попросили в баре, девочки ее в холодильник сунули. Вообще нужно бы на всю контору иметь хоть один холодильник. А то купишь продукты, а теперь лето…

Она еще что-то лепетала, толстая тетка в тонкой трикотажной маечке, красной — светофорно красной, облепившей старую грудь и большой старый живот, в коротких брючках, облепивших старые ноги. Делать им больше нечего, подумал Марек, зоологическим теткам мало бессмысленных скотов, они себе новую игрушку нашли — Зильбермана! Ему-то каково слушать всю эту бессвязную чушь про печенку?!

И Оксана будет точно такой же. Никому не нужной и безнадежно зоологической теткой. Сейчас у нее одна сиамочка, через десять лет она разведет стаю вонючих кошек…

Тем не менее Марек задал из вежливости какой-то тупой вопрос и получил соответствующий ответ.

— Да, кстати! — Стригольникова вдруг изобразила отчаянную радость. — Скидываемся!

— На что?

— Как это — на что? У Оксаны через полторы недели уже свадьба!

— Впервые слышу… — пробормотал Марек.

Руки невольно сцепились в замок, и пальцы принялись шевелиться. Сами, создавая некую дерганую хореографию. Глаза были притянуты и зачарованы ею.

Ну да, Оксана и должна была выйти замуж. За такого высокого, крупного, круглорожего, в пиджаке, насквозь понятного и… и… какого, черт, еще? Еще какого-то, полностью ей соответствующего! И всю жизнь она будет теперь каждый день утром опаздывать в контору, а вечером опаздывать кормить мужа и свою ненаглядную сиамочку!

Отстегнув сколько надо, Марек вернулся в кабинет. И тут же зазвонил городской телефон, к которому Марек теперь испытывал даже нежность — он не канканировал, не поздравлял с Рождеством, не ошарашивал маршем Мендельсона, не заставлял опознавать киношные мелодии, он просто и честно звонил — дзин-н-н-нь! дзин-н-н-н-нь!

— Мариана можно? — потребовал девичий голосок.

— Мариан слушает.

— Мне ваш телефон Защеринская дала, Ольга Петровна.

Марек охнул — ведь старуха все еще тащит на себе древнее литобъединение, тусовку начинающих поэтов, которые так и седеют, так и на пенсию выходят, состоя в начинающих и пользуясь положенной члену литобъединения привилегией: раз в год публиковать одно стихотворение в подборке, которую готовит вечерняя газета, как бишь ее… а она вообще-то жива?..

Поскольку Марек не подавал заявления об уходе, Защеринская, очевидно, до сих пор считала его действительным членом тусовки.

— Я слушаю, — повторил потрясенный Марек.

— Мы нашли спонсора и собираем альманах! — в голоске было бесстыжее торжество. — Хотим сделать солидно, страниц на триста, будут и проза, и стихи, и критика, и даже эссе!

Марек хотел спросить, кому это нужно и не собираются ли они раздавать этот альманах бесплатно в пригородных электричках. И надо было вовремя спросить, потому что голосок увлекся бы полемикой и забыл бы о главном: поклянчить у Марека новых стихов, подборочку строк на полтораста.

Новых у него не было.

А когда он отбрехался тем, что принципиально не участвует в альманахах, когда положил трубку, то вдруг вспомнил строчки на обоях, которые провожали его в сон и встречали утром заместо рассветных лучей.

Это не старший, подумал Марек, даже и спрашивать незачем. Он никогда не мог двух строчек срифмовать… впрочем, там ведь и не было рифмы… Заклеить, заклеить газетой, к чертовой бабушке!

Он стал шарить по столу — где-то был патрончик с клеем в виде свечки, позаимствованный у соседей из шестого кабинета. А когда позаимствованный? А хрен его знает, давно…