— Ишь ты какой, Евстигней Землепашцев, сын Рода, ершистый. Может, и подвигов тебе чужих не надо, но и в обиду себя не дашь. Проходи, садись, чай пить будем!

— Некогда мне, Ваше Превосходительство, чаи гонять, мне ратников обучать надо. Новых дали взамен выбывших, вот и бьюсь теперь. Не досуг мне. Вы уж извиняйте, с благодарствием кланяюсь.

— Постой, постой, Евстигней Родович, не торопись. С новобранцами твоими есть у тебя кому заняться, да и мы здесь не просто так чаи гонять будем. Беседы умные поведём, как чарожников победить, как чёрную нечисть сничтожить.

— Ну, раз такое дело, так отчего ж чайку-то не попить? Попью. — Родович огладил правой рукой усы и, вальяжно пройдясь к столу, уселся в гостеприимно подставленное кресло.

Чай был сладким и душистым. Яства, лежавшие на столе, изумительно вкусны. Кресло до неприличия удобно… Короче: Родович и не заметил, как допил третью чашечку предложенного ему напитка.

— Надумал я тут: войско малое да умелое учредить, но прежде чем о нём сказывать да рядить, расскажи мне, как ты до дела такого додумался — чарожника стрелами калёными попотчевать? — вновь поинтересовался воевода, наливая десятнику четвертую чашечку и пододвигая к нему поближе тарелочку с медовой халвой.

— Дак, и чё тут думать — то было? Куда деваться, коли назначение у нас одно — врага лихого бить?!

— И то верно, — согласился воевода, при этом в его взоре появились лукавые искорки. — Но всё одно интересно, как это придумалось — то к врагу в его самоуверенности великой малым числом пробраться да стрелой калёной в голову супостату ударить?

— Так ить известно как: ежели к утке дикой крадёшься, то одному завсегда сподручнее, чем всем селом болота окучивать. Кагалом — то сколь не таись, всё одно хто ни хто, а своронит, спугнёт уточку. Веточка треснет там, али водица громче громкого хлипнет, вот и вспорхнёт пернатая поперёд силков, на неё брошенных. Ворог — он, конечно, не уточка, не зверь дикий, но всё одно, где нигде, а малой дружбой* (в смысле малой группой) сподручнее его бить бывает. — И тут же, взглянув на заинтересованное лицо воеводы, принялся пояснять: — Ну, это где прознать что, али проскользнуть куда незаметненько, особливо если враг — то чем другим отвлечён-занят. Как чарожники над башнями поднялись да магией своей магичить стали, так я и подумал: за силой своей несоразмерной малого, глядишь, и не углядят, а коль и углядят, так на другое малое взгляд уведём. Вот я и послал Михася и ещё одного оболтуса (стрелки они у нас отменные!) на башню вражескую, на смерть верную. Но и не послать не мог, была ведь надежда малая, на вражескую беспечность помноженная. Так ведь, Ваше Превосходительство, и выгорело. Выгорело ведь?

— Выгорело, выгорело! — всё шире и шире улыбаясь, подтвердил воевода.

— Вот и я о том же. А што в голову целили, так это завсегда известно было: самое близкое до смерти место в голове человеческой и звериной скрывается. В сердце — то иной раз стрела попадёт, а человек вона ещё сколько меч в руке держит. Вот и повелел я чарожника в голову бить.

— А скажи мне, Евстигней Родович, а смогём ли мы ещё раз — другой твоим способом воина чёрного сразить? — Кожемяка перестал прихлёбывать горячий чай и пристально всмотрелся в глаза собеседника.

— Не могу знать, не ведаю, но думается, враг теперь вчетверо осторожнее станет, чарожников стражей окружит, да глядишь, ещё и заклятие какое охранное наложит. Нет, не подойти к ним теперь, воевода-батюшка. Ни за что не подойти!

— Стало быть, и войско малое, специальное, теперь ни к чему?

— Нет, Ваше Превосходительство, десятки такие из людей умелых да сметливых набранные очень даже надобны, что б каждый и сразиться за пятерых отваживался и догляд за врагом тайный учинить мог.

— Знать, нужно, говоришь, войско особливое?

— Нужно, батюшка, ещё как нужно! Где куда проникнуть, что где спознать, тут умные да умелые во как нужны! — ладонь десятника скользнула выше головы. — Ворога там бить нужно, где он того менее всего ждёт: на тропах да в становищах его тайных.

— Верно говоришь, Евстигней Родович, верно! По сему и будет. Нынче же государю письмо отпишу, да и сам, пожалуй, долго ждать не буду, своим велением отряды тайные, умелые создавать начну, а уж как государев указ придёт, тут уж на полную развернёмся. На день сегодняшний сотню особливую создадим, из мужей отобранных, духом не робких и телом не хилых. Думаю я тебя сотником над ними поставить. Смогёшь?

— Э-э-э, Всеволод Эладович, смочь я может и смогу, только не моё это дело сотней рулить, назначь уж кого помоложе да поспособнее. Эх, скажи мне это кто десяток лет назад, зубами вцепился бы, а теперь я уж со своим десятком век доживать буду, ни к чему оно мне, новое-то назначение. Помочь в чём, подсказать чего, я завсегда рядом, а сотней командовать… Избавьте уж меня от этой милости! Ни к чему мне это, ей — богу, ни к чему.

— Будь по — твоему, десятник, только не пеняй, если что! — воевода слегка нахмурился. — Ну, а в войско — то особливое пойдёшь? Там ведь, сам понимаешь, не мёдом мазано, поперёд смерти ходить будешь!

— Пойду, — твёрдо ответил Евстигней, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул. — И мои ратники пойдут, я за них, как за себя самого, ручаться буду.

— Значит, договорились! Отбирай сотню воинов, да начальников, кого во главе отряда специального поставить, присоветуй.

— Присоветовать? — Родович задумчиво почесал макушку. — А тут и советовать нечего. Любомир Прохорович Коваль вполне подойдёт. И в бою справный и разумом крепок. Просто так и последнему разгильдяю сгинуть не даст.