– Спасибо, дон Антонио, за прекрасный вечер.

Он тоже поднялся, подошел ко мне:

– Счастлив, что не разочаровал вас, сеньорита!

– Это был самый чудесный вечер в моей жизни, – честно призналась я.

В благодарность он поцеловал мне руку, но, поцеловав, руки не выпустил, а я взяла его за другую. Мы стояли, взявшись за руки, и смотрели, смотрели друг на друга, словно не насмотрелись за целый вечер.

– Прощай, – сказал он нежно.

– Прощайте, – сказала я и поцеловала его.

Губы наши лишь слегка соприкоснулись. И, больше не взглянув на него, я спокойно вышла из комнаты.

Домой пришла очень поздно, и именно тогда первый раз увидела Манечку и Ильдара, спавших вместе. Они лежали, обнявшись, на разложенном диване и даже во сне улыбались. Оба такие молодые, такие красивые, просто Ромео и Джульетта. Я вздохнула только – и пошла спать.

Утром я вяло пыталась образумить Маню:

– Ты хоть понимаешь, что делаешь?

– Понимаю, – счастливо и серьезно ответила она, – я люблю!

– Ильдар очень непростой человек, – настаивала я. – Это здесь он так изменился, что даже пугает меня. А вообще-то он…

– Он ангел, он самый лучший на свете, он дарит мне настоящее счастье. Я о таком и мечтать не могла.

– Счастье твое будет недолгим.

– Пусть. Я это знаю. Когда все неприятности кончатся, он вернется в свой мир, там я ему не буду нужна, да и мне тот мир совсем не нужен. Зато я буду знать, что у меня была настоящая любовь. – И вдруг засмеялась: – Что-нибудь от нее да останется!

Тут вошел Ильдар. Они не таясь поцеловались, и Маня начала хлопотать вокруг возлюбленного. Он все время пытался помочь ей, но она не позволяла. Я смотрела на них и чувствовала себя почти старухой. И не верила, что все это может кончиться хорошо.

Я допила чай, собиралась помыть за собой посуду, но Ильдар приветливо остановил:

– Мы все уберем! Иди в театр.

И я пошла.

Через три дня за Антоном приехали сестра и племянница. И переводчица с ними. Сестре на вид было не больше шестидесяти – такая настоящая испанская сеньора – в норковой шубе, но с непокрытой головой. Дочка была ее точной копией, только помоложе. Звали ее Солидад.

Два дня прошли в беготне, в сборах, в последних наставлениях. Напоследок был устроен прощальный ужин в фойе театра. Тетки наши расстарались – и стол был хоть куда. Все говорили, как они любят Антона Хуановича и какой он великий.

У Мерседес глаза блестели, она всех благодарила за брата. Антон сидел с торжественным видом, но иногда подмигивал мне – мол, каково? Надо сказать, что последние денечки он выглядел молодцом, совсем здоровым и веселым. И все театральные наивные люди уверили себя в том, что их художественный руководитель и впрямь отправляется на лечение, а потом вернется. Поэтому прощальный ужин не походил на поминки. В конце даже пели, всё подряд: и из спектакля, и русские народные, и меня заставили по-испански. Мерседес и Солидад были в искреннем восторге, кричали «браво», а меня всю зацеловали. Антон был невероятно доволен и гляделся именинником. Одна я знала, что ему плохо. Сидела рядом на подстраховке и видела, как бьется жилка на лбу, как он прикрывает глаза и иногда ищет и сжимает мою руку. Но он вел себя так, что ни один человек не понял, каково ему на самом деле. Народ подпил хорошо и расходиться не собирался. Но я встала и сказала:

– Дорогие коллеги, пора по домам. Завтра рано вставать, и Антону Хуановичу надо выспаться.

Разошлись все после объятий и поцелуев в прекраснейшем настроении. Я не стала сопровождать Антона в его квартиру, попрощалась прямо в фойе и сказала:

– Вы великий!

Он похлопал меня по щеке своей маленькой ладошкой и произнес:

– Ну-ну! До завтра!

И они с Мерседес и Солидад отправились в апартаменты. Переводчица жила в гостинице.

Утром провожать Антона явился весь театр в полном составе и даже Коля-дерево с мамой пришел. Прощание было тоже оптимистичным. Все твердили одно:

– Возвращайтесь поскорее.

– Непременно, – весело заверял всех Антон.

Мерседес отвела меня в сторону и спросила, говорю ли я по-испански?

– Нет, – ответила я.

И та сделала знак переводчице подойти. Мерседес передала конверт и что-то горячо и быстро говорила по-испански. Переводчица еле поспевала за ней:

– Здесь все наши координаты. Я знаю, как много ты сделала для Антонио Хуана. Вся наша семья очень благодарна тебе. Мы все теперь твои друзья. Обращайся к нам по любому поводу, и тебе ни в чем не будет отказа.

Я все-таки заплакала.

Мерседес поцеловала меня и сказала:

– Не плачь. Антонио не хочет слез. Спасибо, родная.

Я вытерла слезы и улыбнулась. Стали грузить вещи в давно ожидавшую машину. Она была диковинной на вид, очень большая и с одним лежачим местом. Антон уселся с довольным видом рядом с водителем, испанки и переводчица тоже загрузились. Наши стали пихать «гостинцы в дорогу». Антон всех благодарил. Я подошла пожелать счастливого пути, и он спокойно ответил:

– Счастливо оставаться!