Словно испытывая себя на прочность или, скорее, казня за долгое пьянство, Бокарев затеял рискованную игру: взбирался на приглянувшуюся гору и падал на лыжах с ее склона.

Голова скоро стала ясной, чистой, будто и не было тяжелого утреннего похмелья, а холод в груди растаял.

Солнце поднялось уже высоко, когда он, оттолкнувшись с вершины одной горы и вновь завихрив лыжами снег, вдруг услышал взметнувшийся откуда-то снизу высокий голос:

— Эй! Там пропасть!.. Правее берите! Правее!

Бокарев круто взял вправо, но голос подстегивал:

— Еще правее! Еще!

Он резко завернул еще вправо, мельком увидел недалеко от себя обрыв, промчался почти по его краю, скатился с горы по пологому спуску и повернул на голос.

Обрыв и правда был высоким, над ним обманчивым козырьком нависал плотно убитый ветром снег, а внизу, у подножья горы под обрывом, из снега торчали острые камни.

Голос принадлежал хрупкой, худенькой девушке, тоже стоявшей на лыжах. Скорее не девушке, нет, определил, подъезжая, Бокарев, а молодой женщине с очень свежим лицом и синими глазами. Она нервно прикусила нижнюю губу:

— Вам что, жить надоело? Совсем и не смотрите, куда несетесь.

Поглядывая на обрыв и радуясь в душе удачному избавлению от многих неприятностей, он ответил.

— Как-нибудь бы спланировал. Все же не пропасть.

— Камни-то какие... Руки и ноги точно бы переломали.

— Похоже, — согласился он.

Она кивнула и улыбнулась:

— Ну, ничего — все обошлось. А на лыжах вы хорошо ходите, это я заметила.

— Ходил когда-то, — вздохнул Бокарев, — а сегодня лишь вспомнил, как это делается.

Внезапно глаза ее потемнели. Она пристально посмотрела на Бокарева и сказала:

— Постойте-ка... А ведь вы, наверное, тот художник, который гостит у деда Петра Белоусова? Правда ведь?

— Правда, — удивился Бокарев. — Как вы догадались?

— Да уж догадалась, — она как-то невесело усмехнулась и оттолкнулась от снега палками, заскользила на лыжах.

Бокарев догнал ее и пошел рядом.

Искоса поглядывая на него, она долго молчала, потом вдруг заговорила, глядя перед собой — в пространство:

— Знаете, вспомнилось что-то, несколько лет назад к нам приезжал молодой журналист, — спокойный голос ее звучал безучастно, буднично. — Тоже вот зимой. Побыл он у нас с неделю, а потом пошел знакомиться с Дмитрием Михайловичем, братом деда Петра. Очерк о нем, говорил, напишу. Вошел в дом и канул там, как в прорубь нырнул. Выскочил из ворот дней через десять — в одних трусах. Даже босиком. Бегал по селу и кричал; «Увезите меня домой, к маме».

Бокарев засмеялся:

— Увезли?

— Конечно, увезли, — голос ее стал совсем скучным. — Только не к маме, а в психбольницу.

Поскучнел и Бокарев. Он догадался, зачем она рассказала ему эту притчу: ясно же, как ни мотался он сегодня с горы на гору, но следы запойного пьянства наверняка стереть с лица не смог — лицо, наверное, синюшное, все сморщенное, а губы бескровно-бледные.

Вздохнув, он подумал: «Видок у меня, ясно, дай боже».

Они молча поднялись на взгорок, и тут опять внезапно открылось село. Бокарев засмотрелся на дым из труб, прямыми столбиками поднимавшийся в неподвижный слюдянисто-прозрачный воздух, на синее обрамление гор вокруг села и сказал просто так, чтобы разорвать молчание:

— Красивая у вас деревня. А как уютно пристроилась — закрылась горами. Похоже, и сквозняков у вас никогда не бывает, — усмехнулся он. — А вот что в ней есть, я и не знаю. Ну, МТС, может, какая или ферма...

Женщина посмотрела на него, как на ненормального:

— Какая еще МТС? Давно никаких МТС вообще нигде нет. И не деревня это, кстати, а большое село. Здесь находится центральная усадьба нашего совхоза.

Бокарев вконец смутился:

— Ах да... конечно. Забыл я, что МТС давно ликвидированы.

Она подлила масла в огонь:

— И вообще, как можно? Два месяца в селе живете и не знаете, что здесь есть.

Бокарев искренне изумился:

— Разве уже два месяца?

Она посмотрела на него с жалостью:

— Так вы и не выберетесь отсюда. Или вот как тот журналист. Ну, ну, не хмурьтесь. Про журналиста я, может быть, и выдумала, вам для острастки, — она мягко улыбнулась, стараясь смягчить свои слова. — Но ведь, как говорится, в сказке ложь, да в ней намек... По крайней мере, плохого я вам не желаю.