— Спросите, где живет Маша Волошина, — улыбнулась она, — вам любой покажет.

— Спасибо ваш, спасибо! — ликующе крикнул Бокарев и быстро пошел на лыжах к селу.

Старик и племяш, побритые, свеженькие, сидели за столом возле большой миски с пельменями и маленькими стопками аккуратно пили водку, вытащенную из какой-то заначки.

Старик привстал с лавки навстречу Бокареву:

— Серега явился. Прокатился-проветрился? Замерз небось бродяга. На-ка водочки выпей, — и забулькал из бутылки в стакан. — А родименькой больше нет, вчерась всю под козлика выхлестали.

Он погрозил пальцем еще дымящимся пельменям.

— Ой, козлик, не знал я, что ты такой алкоголик. Как еще рога не пропил, нам оставил.

— Иди, дед, со своей водкой знаешь куда... — сказал Бокарев и жизнерадостно засмеялся. — На скалу в нишу... На свой двадцатый век.

Племяш за столом всхрапнул от смеха:

— Номер так номер. Уж триста.

— Нишкни ты, уголовная морда, — сказал племяшу старик.

— Но-о, папаша, потише, — обиделся племяш. — На себя лучше посмотри. Я-то в тюрьме не сидел.

Старик схватился за палку:

— Помалкивай, харя. А то и номер раз сказать не успеешь.

— Во-о, гляди-кось, как он раздухарился, — словно прося у Бокарева защиты, указал племяш на старика.

Тут из-под стола вылез пес Джойс, гавкнул пару раз и, нимало не стесняясь, вспрыгнул на лавку и сунул морду к миске с дымящимися пельменями.

— Но, ты, вислоухая морда, кышь отседова, — старик ткнул пса локтем в бок. — А то и выпить запросишь.

— Ты его, папаша, и так уже напоил. Вон он сколько дрых под столом, — укоризненно сказал племяш. — Нельзя так, папаша. А то у сеттера нюх потеряется.

Старик завопил:

— Серега, скажи ужо, чтой это в доме делается?!

Но Бокарев совсем потерял к ним интерес и пошел в свою комнату.

На самом дне его чемодана, под одеждой, лежали нарезанные листы ватмана и японский фломастер. Иногда Бокарев любил рисовать, набрасывая на ватмане эскизы будущей скульптуры... Друзья говорили, что он был неплохим рисовальщиком.

Расчистив на столе от кусочков глины место, он положил туда лист ватмана, а на него — фломастер.

Окинул взглядом стены комнаты, усмехнулся и вновь вышел в кухню.

Старик и племяш все еще препирались. Пес Джойс сидел теперь на столе у миски с пельменями, но не ел, а слушал, посматривая то на одного, то на другого большими грустными глазами.

— Сеттер, сеттер, — ворчал старик. — А я тебе говорю, что Джойс был писатель такой, который выдумал поток нейтронов.

Он опять изобразил ладонями возле своей головы лопухи-уши, заводил пальцами, а потом так двинул волнистыми руками, вперед, норовя обязательно угодить племяшу в глаза, что тот, отпрянув, сильно брякнулся затылком об оконную раму.

Потерев ушибленное место, племяш зло сказал:

— Писатель там, не писатель, но если ты, папаша, пса будешь спаивать, то я тебе самому так нюх разделаю, что воду из бочки не сможешь отличить от своей родименькой.

Старик живо откликнулся:

— Попробуй только, так я тебя сразу в утро сдам.

— Интересно девки пляшут... — изумился племяш. — А кто рога на продажу уже приготовил? Кто пельменей настряпал?

— Рога на дороге нашел, — быстро ответил старик. — А что внутри у меня, пусть рентгеном светят — козлятина там или кашка манная. Выкусил, да?

— Ой, дед, не зли меня А то я враз двадцатый век в обратную сторону переправлю.

— Полезь только. Бердань раз в году и незаряженной стреляет.

— Эй, вы, — спросил Бокарев, — есть в доме молоток и гвозди?

Старик недовольно глянул на него, буркнул:

— Надыть, в сенях, в ларе, все имеется, — и вновь повернулся к племяшу. — Еще в патроны соли подсыплю, так вмиг на вершину скалы взметнешься. А как слезать будешь — не знаю.

Отыскав молоток и гвозди, Бокарев вернулся в комнату, положил все это на стол и окинул взглядом рассыпанные по столу фотографии. Смотрел на снимки, забыв об окружающем, до тех пор, пока не услышал звук трубы,, боевого горна: «та-та-та-та-та...» Отчетливым ведением поднялась перед глазами скала у въезда в село, а на вершине ее — человек в буденовке и кавалерийской шинели; вытянувшись, даже чуть привстав на носки, человек с чертами лица молодого Дмитрия Белоусова запрокинул голову и трубил в горн.

Бокарев так увлекся рисунком, что и не услышал, как в комнату вошел старик.

Старик посопел за его спиной и спросил:

— Ты чтой это, Серега, здесь делаешь?

— Рисую.

— Так. Вижу, устроился. Рисуешь, а дело стоит.

Обошел стол и встал справа от Бокарева.

— Затянули мы с тобой, Серега, это кино. А мясо в городе на базаре почем, знаешь? То-то и оно... Все остальное тоже кой-чего стоит. Опять-таки ж, вижу я, что никак ты не можешь вжиться в образ.

Он взял у кровати стул и так сильно грохнул его ножками об пол, что Бокарев невольно посмотрел.