На фото она была лет на пять моложе, заплаканная, но улыбалась. Рядом с ней стоял статный мужчина лет сорока на вид, совсем седой. Прямые седые волосы были кокетливо зачесаны назад. Выглядел он и впрямь не цветуще: сероватая кожа, синяки под глазами, потухший взгляд голубых глаз. Он не показался мне красавцем, да я вообще не представляла, может ли быть мужчина красивым. Он был статным, холеным, от него веяло достатком, но видно — он глубоко несчастен, а это никого не красит. Я попыталась представить его рыжим, но у меня не получилось, точнее рыжим он был еще более некрасивым, и я не особо старалась вглядываться в черты его лица.

— Запоминающийся, — откомментировала я.

— У нас много фотографий, эта последняя, перед тем как он уехал. В аэропорту, нас сфотографировал какой-то прохожий. Я люблю эту фотографию, не знаю почему, — отозвалась Лида.

— Ты так его любила? — удивилась я.

— Знаешь, Аиша, ты просто совсем молодая еще. Воспитать человека могут, пожалуй, только сильные события. По-настоящему сильные. С другой стороны, у всех своя сила, и кому-то достаточно смерти любимого хомячка, чтобы познать всю полноту отчаяния, кому-то смерти любимого мужчины, кому-то потери матери или отца. Меня даже его смерть не проняла, наверное, потому что я не видела ее, не стояла у гроба, не засыпала землей. Для меня он все еще жив. Я люблю воспоминания о нем. Многому он научил меня.

— Чему? — я долго ждала продолжения монолога Лиды, но она молчала, смотря куда-то в небо, выглядывавшее на нас из-под моста.

— Не забывать. Очень важно не забывать, — рассеяно ответила Лида.

— Давайте спать, уже поздно, — выдохнула Риммель и стала подпихивать Лиду. Она встала и отошла подальше. Риммель расстелила тряпки, под которыми оказались три плохоньких матраца, положенных один на другой.

— Ляжешь посередине? Так теплее, — предложила она.

— Да, — рассеяно отозвалась я и пошла к Лиде, но Риммель меня удержала и отрицательно покачала головой. Взгляд ее при этом был печален.

Мы улеглись и скоро уснули. Я сквозь сон почувствовала, как с другого бока стало теплее — Лида легла рядом.

— Ты не спишь еще? — спросила она.

— Уже нет, — сонно ответила я.

— Прости, дурацкий вопрос, — хихикнула Лида.

— Последнее, что он мне сказал: "Вспомни, детка, что было, перечитай и пересмотри, все, что было. Прощай". Я долго не могла понять, что он хотел сказать. Читать те книги, что он давал мне читать, смотреть фильмы, которые мы смотрели вместе, было мучительно. Я не хотела понимать, что он хотел сказать. Очень больно было понимать, что он говорил.

Это случилось, когда я уже была здесь. Я искала заработка и возле одного магазина, где были выставлены телевизоры, я остановилась. Там показывала старое-старое кино, одно из первых, что он предложил мне посмотреть. Я не видела кино из-за слез, слышать я его не могла, но стояла и смотрела. Немного успокоившись, я стала по губам актеров читать реплики. Я знаю этот фильм наизусть, мы не раз его пересматривали. Странно, но его название все время ускользает от меня.

И тут я все поняла. Я поняла, что он просил не забывать в первую очередь его, но было бы странно, если бы я его забыла. У мужчин другая логика, другое восприятие, в отличие от нас, они стараются встать на точку зрения женщины, если действительно любят. Он просил, чтобы я не забывала все, чему он меня научил, продолжала читать и смотреть действительно только то, что заслуживает внимания. Он много понимал и в литературе, и в кино. Он хотел, чтобы те ценности, которые он мне передал, были живы, а я могла бы передать их кому-то другому.

— И ты передашь?

— Максимус любил говорить, что нужно встретить кого-то достойного, кто мог бы понять и принять твои ценности и сделать их своими. Но это пол дела. Мне кажется, нужно действительно владеть материалом, скажем, иметь желание, что-то передавать. Тебе бы я могла, пожалуй, передать, но я не хочу этого делать. Ты же знаешь, какая я дикая собственница, своего никогда не отдам.

— Однако, ты почему-то всегда последние свои вещи и деньги раздавала.

— Они ничего не стоят. В этом мы с Максимусом никогда не сходились. Для меня деньги — бумага, цветная, но не ценная. Он деньги так же не ценил, но уважал и пытался привить мне это уважение. Не привилось.

— Может, хватит болтать? — сонно пробурчала Риммель.

— Прости, дорогая, — шепнула Лида.

Мы помолчали, я уже не могла заснуть, да и у Лиды сна ни в одном глазу. Я порывалась было встать, но неожиданно сильная рука Риммель прижала меня к матрацам.

— Болтай, но лежи, я не хочу простужаться! — буркнула она.

Лида тихонько прыснула.

— Ты уж будь добра, соблюдай правила, — зашептала она, — Правда, мы тебе их не объяснили. Ну, да ладно. Если мы ложимся, то лежим и не встаем, только если по крайней нужде. Тепло уйдет, и мы все можем простудиться. Простудимся… тогда станет тяжелее добывать еду.

— А почему вам просто не уйти в помощники? — предложила я.

— Пхи, — фыркнула Лида, — Этого еще не хватало! Ты забыла? Я — сноб! Я никогда не буду кому-то помогать, если мне он не нравится.

— Но ты всегда доброжелательна…

— Не путай туризм с эмиграцией, — фыркнула Лида, — Быть светски приятной и испытывать симпатию разные вещи.

— Ну, да, — пораскинув мозгами, сказала я.

— А ты вообще, что хочешь-то? — после пятнадцатиминутного молчания спросила Лида.

— Я? — переспросила с дремы я.