– Замуж выйдешь, – посоветовала Женя. Хотя у нее самой настроение было не лучше.

Вообще, Женя с каждым днем становилась все мрачнее. Она выглядела как человек, страдающий хронической зубной болью.

Каждый вечер ей названивал Мишка Мамонтов. По нему часы проверять можно было. Первое время она даже радовалась отголоскам привычной Москвы, сквозь радиопомехи пробивающимся в телефонную трубку. Но надолго ее не хватило, потому что Мамонтов всегда твердил, как заезженная пластинка, одно и то же. Говорил, что влюблен. Говорил, что скучает. Говорил даже, что жениться хочет, – это Женю больше всего, пожалуй, забавляло. И вот в один прекрасный день, услышав в сумке предсказуемое пиликанье мобильного телефона, она решила: ну все, с меня хватит. И, решительно надавив большим пальцем на кнопку «Off», отправила телефон в ближайшую мусорную корзину. Поступок показался ей самой чрезвычайно эффектным. Безвременную кончину телефонного аппарата она отмечала в гордом одиночестве в ближайшем баре. А следующий Женин день, первый день в году, в котором не будет Мамонтова, начался с жуткой похмельной головной боли.

До конца гастролей оставалось больше двух недель, и все шло своим чередом.

Первое время они еще помнили каждый город. И каждый периферийный концерт был для них событием, и на каждой пропыленной сцене их сердца колотились, как у запыхавшихся марафонцев на долгожданной финишной прямой. Но постепенно мозаичная яркость прожитых дней уступала место обыденности. И вот им уже казалось, что сегодняшний вечер, как по кальке, срисован со вчерашнего. И не радовали больше аплодисменты (если таковые вообще сопутствовали их выступлению), и они больше не вглядывались с трепетом в зрительские лица, и даже адреналина больше не было, когда очередной накачавшийся джином с тоником конферансье нараспев произносил их имена. То был не пафос зажравшихся славой мегазвезд, то была обыкновенная усталость, от которой в гастрольном туре, да еще и черт знает как организованном, никуда не деться.

Иртенев же вовсе не старался облегчить им жизнь. Он считал так: раз их концертный график довольно плотный, раз в провинциальных, не избалованных зрелищами городишках их принимают на ура, то они должны быть ему по гроб жизни благодарны. И неважно, что в автобусе нет кондиционера, что в дешевеньких гостиничных номерах иногда отсутствует душ, а на продавленной пружинной кровати невозможно уснуть. Он полагал, что молодость певиц простит эти крошечные продюсерские погрешности.

За полтора месяца они дали почти восемьдесят концертов в тридцати двух городах. К концу турне у всех троих конкретно сдали нервы. Хуже всех было Жене – от привычного алкогольного расслабляющего дурмана пришлось отказаться, Иртенев строго следил, чтобы на постконцертных вечеринках в ее руки не попало ни одного бокала, даже с безобидным шампанским. Знал, к чему это может привести.

Две недели – и природные яркие краски были безжалостно стерты с их усталых лиц. Теперь они напоминали не поп-трио, а узниц концентрационного лагеря, которых по какой-то непонятной иронии нарядили в яркие шмотки и вытолкнули на сцену. Приходилось компенсировать недосып обильным гримом, от которого шелушилась и портилась кожа.

К концу месяца Женя не выдержала.

Дело было в слякотном, непромытом городке N. Они уже дали два концерта – один в центральном ДК и еще один – на дне рождения главы местной администрации. И вот в кои-то веки Иртенев позволил им расслабиться и устроил для «Паприки» выходной – единственный за целый месяц.

Они вовсе не собирались проводить драгоценный свободный вечер вместе. Даша, естественно, не изменила самой себе и отправилась на свидание с местным ресторатором, молчаливым дядькой кавказского типа, самой выдающейся чертой которого был пиджак от «Этро» (откуда он узнал о провокационной дизайнерской марке, оставалось только гадать). Инна и Женя тоже были верны себе: одна записалась в салон красоты на расслабляющий массаж, а другая бодро соврала всем, что отправляется на телеграф звонить родителям, а на самом деле удалилась на поиски подходящего бара.

Естественно, Жене нужно было окраинное питейное заведение – в меру приличное, но такое, в котором встретиться случайно с Иртеневым не было никаких шансов. Даже Москва – город относительно тесный, куда ни плюнь, увидишь знакомую физиономию. Что уж говорить о провинциальном городишке с населением в несколько сот тысяч человек.

Итак, выбор ее пал на крошечный подвальный ресторанчик с завлекательным названием «Шашлычная». Из приоткрытой двери душераздирающе пахло прогорклым маслом, а изобилующая грубыми орфографическими ошибками вывеска сулила «лучшие щащлыки» и «свежую выпечьку». Женя здраво рассудила, что где шашлык, там и коньячок, на худой конец водочка, и смело потянула на себя хлипкую дверь.

В душном, но прохладном зале было так много народу, что никто не обратил на Женю внимания. Интуитивно она выбрала идеальное местечко для того, чтобы слиться с толпой и как следует надраться в гордом одиночестве. Женя заказала порцию пельменей со сметаной, хачапури и пол-литра коньяку и приготовилась было с головой уйти в примитивный, но такой сладкий кайф, как вдруг почти над ее ухом прозвучал знакомый голос:

– Валерочка? Да, мы опять переехали... Я тоже очень соскучилась! Надеюсь, ты выздоровел?

Женя в недоумении повертела головой – она могла дать руку на отсечение, что приглушенный мелодичный голос принадлежит Инне!

Так оно и оказалось. Правда, она не сразу узнала солистку «Паприки», потому что на той были безразмерные джинсы и дешевый свитер из ангоры. Светлые волосы Инна спрятала под замызганную бейсболку с надписью «СССР».

– Попробую, – озабоченно хмурилась Инна, не подозревающая о том, что ее рассекретили, – но не уверена, что у меня будет время сходить на телеграф... Валерочка, а ты уверен, что в долг взять не у кого? Я бы приехала и отдала...