Они идут в кафе неподалеку, чтобы увидеть, когда русские выйдут обратно.

— Ты думаешь, получится? — спрашивает Дениз, опять морща лоб.

Мамур улыбается.

Звонит мобильный, это Гюльнар. Дениз надо срочно в офис, должен подъехать дядя.

Она допивает кофе, тушит недокуренную сигарету и собирается уходить, велев Мамуру обязательно дождаться, пока гости с гидом не выйдут из крепости.

Официант включает музыку. Странно, но почему-то звучит старая песня Барыша Манчо про розовую розу.

Утренний ветер срывает лепестки и уносит их прочь от моря.

Я не люблю эту публику. Сколько лет уже живем рядом, а все равно существуем в разных мирах. Мне не нравится ее философия, стремление к успеху любой ценой, сакраментальное «жизнь удалась». Никак не могу забыть рекламный билборд, что мозолил мне глаза по дороге на работу и обратно, как раз на автомобильной развязке, где вечно образовывались пробки и у меня хватало времени, чтобы налюбоваться коротышкой-толстячком, разлегшимся на кожаном диване, который и стоял на этой самой надписи — «Жизнь удалась!».

Порою у меня возникало желание достать где-нибудь взрывчатки, выйти ночью из дома и, крадучись, перебегая от одного строения к другому, добраться до упомянутого билборда, заложить под него тротиловую шашку, поджечь запал и вновь сгинуть во тьме, так бесил меня этот толстячок. Могли бы уложить на диван кого-то менее самовлюбленного, с не такими масляными и бегающими глазами, а то точно карикатура из уже давнего советского детства про «мир чистогана». Это не значит, что тогда мне было лучше, чем сейчас. В то время были одни призраки, сейчас иные, да и коммунистов я никогда терпеть не мог. Но эта публика, со свойственной ей спесью, необразованностью, наглостью и желанием урвать как можно больше, вызывает лишь отвращение, и совсем не потому, что я завидую, мол, у них намного больше денег, чем у меня.

Скорее всего, я просто не понимаю их, а отсюда и это чувство. У меня нет комплекса какого-то превосходства перед ними, как нет и комплекса неполноценности, наверное, это как встреча с другой цивилизацией, чужаками, иными, когда ты пытаешься найти общий язык и вдруг осознаешь, что он невозможен, а значит, его и не стоит искать.

Как-то раз мой шеф послал меня на переговоры к одному очень уважаемому господину. Тогда я лишь интуитивно нащупывал пути бегства от призраков и хюзюн мой с каждым днем все усиливался, так что если чем я и мог его заглушить, то работой.

Удивительным было то, что с представителями этой немногочисленной части соотечественников общаться мне было не сложно, я даже забывал о своих незримых спутниках, становился веселым, будто ловил какой-то невнятный кураж, скорее всего появлявшийся потому, что я оказывался совсем не в том месте и не с теми людьми.

Господин ожидал меня в огромном кабинете, где все было рассчитано на покорение твоего воображения. И мебельный гарнитур ценных пород дерева, с двумя столами, и кожаные кресла, и картины на стенах, подобранные явно стилистами. Сам он, в костюме за сколько-то тысяч евро, встретил меня на половине пути к столу, отработанным жестом подал руку и заулыбался, да так мило, что не могло возникнуть сомнений в том, что он тоже человек.

А потом мы приступили к делам, чай, кофе, коньяк положенной марки. Иногда господин вдруг пропадал. Нет, он оставался все там же, в своем хозяйском кресле напротив меня, но было ощущение, что это лишь тело, а сознание покидает его и устремляется иные миры.

Потом он вновь появлялся, опять улыбался мне и начинал крутить снятые с руки часы, пристально рассматривая их, чуть ли не подбрасывая в воздух.

Я был для него никем, так, посланником моего собственного шефа, а значит, мог себе позволить все. Ну, или почти все.

И, решив сделать ему приятное, я сказал:

— Какие часы у вас замечательные!

Господин оживился. Деловая часть разговоров закончилась, мне было сказано то, что я должен был передать, такая игра в перепасовку, где я то ли мяч, то ли сетка.

Лицо неодушевленное, перед которым можно ничего не таиться.

И он протянул мне часы, я взял их, они оказались тяжелыми, и, чего уж скрывать, была в них своя красота, в этих многочисленных стрелочках и циферблатиках, так и казалось, что сейчас они подмигнут тебе, а может, и заговорят.

— Вчера привез из Швейцарии, — проговорил господин, — специально летал, сам выбирал, чтобы не надули!

Повисла пауза, и вдруг до меня дошло, что ему безумно хочется приоткрыть тайну, назвать цену, показать мне, чего он стоит на самом деле.

И я спросил, во сколько они обошлись ему, понимая, что вопрос этот из разряда неприличных в моем мире, но ведь я-то сейчас в другом.

— Двести тысяч! — радостно поведал господин.

И тут я сморозил глупость, которая дорого обошлась потом моему шефу, ведь результат переговоров оказался не в его пользу.