Через несколько метров — большая молитвенная палатка, у входа в которую одинокий батюшка, сидя на некрашеной табуретке, жевал черный хлеб, натирая его чесноком и посыпая крупной солью. Неоправленная седая борода мягко принимала на себя крошки и крупинки соли. Из палатки напротив выглянула легко одетая, растрепанная девица с размазанным макияжем и изрядно навеселе:

— Дедуль, чего сухое глотаешь, иди прими стопарик! Я тебе такого наисповедаю! Ты у меня…

Широкая ладонь зажала ей рот и втащила обратно. Небритый парень в спортивном костюме недовольно бросил девицу на надувной матрац.

— Ты че, Валька, дура? Мы же вроде идейные и не бухаем совсем, а ты разблеялась как пьяная коза! Ментам только дай повод — быстро закроют шарагу! И кончится халявное бухло с дармовым харчем!

— Сам ты дурак! — по-базарному кричит Валька. — Я ночью поссикать вышла, так он во все гляделки пялился! Тут если идейных искать, так весь майдан пустой будет!

— Заткнись, говорю! Вот будем за Тучку митинговать, тогда делай, что хочешь! Там никто нам кислород не перекроет, менты добрые будут…

На платформу вылез крупный бородатый мужик в сапогах, распахнутой телогрейке и оранжевом шарфике, внешне похожий на Льва Толстого.

— Голосуем за Фокина, громадяне! — зычно призвал он. — Доколе будем терпеть старую власть? Тучку давно гнать пора! Работы нет! Зарплаты нет, шахты закрывают… А он нам сказки про американский завод рассказывает. Где те деньги, что обещали?!

На колоритного оратора нацелились десятки объективов, импровизированную трибуну окружили несколько иностранных корреспондентов с бейджиками «Пресса», со всех сторон подтягивались и обитатели майдана, и привлеченные зрелищем прохожие. Это явно был гвоздь программы! Двойник Толстого закончил речь под аплодисменты собравшейся толпы, благодарно раскланялся и поднял предупредительно поданный плакат: «Геть Тучку!» В сумерках засверкали фотовспышки, как будто над площадью разразилась невиданная гроза, и сотни молний били прямо в народную трибуну.

Но нет, все было спокойно. Вокруг разведенных в бочках или разложенных прямо на мостовой костров весело грелись, украдкой прикладываясь к фляжкам и бутылкам, разношерстные «революционеры» в оранжевых шарфах и шапочках. Площадь бурлила, как ведьмин котел в Вальпургиеву ночь. Тут и там слышался визгливый женский смех и грубый хохот борцов за светлое будущее. То ли их и правда переполняла радость, навеянная величием политических перспектив, то ли делала свое дело горилка и сексуальная вседозволенность, — об этом можно было только гадать.

Все запахи Майдана — одноколорных апельсинов и чеснока, предзимней свежести и перегара, дешевой парфюмерии и пота, марихуаны и дыма костров, сменяя друг друга, носились в воздухе над главной площадью страны, не зависимой ни от кого, и в первую очередь от себя самой.

Но видимость анархической вольницы была обманчивой. Все происходящее на Майдане определялось сценарием, который писался и корректировался в штабе кипящего народного котла.

В «штабной» палатке тишина и порядок, тут люди серьезные, трезвые, они на работе. «Начальник Майдана» демократично отзывается на имя Василий. Это человек лет тридцати пяти, с округлыми плечами борца, руководящим тоном и простецкими манерами, со своими подчиненными он беседует внимательно и вдумчиво.

— Из Николаева ребята прибыли, — докладывает молодой худощавый хлопчик. — Разместили в девятой палатке, накормили, напоили, вопросов нет. Только…

Хлопчик мнется.

— Что «только»?

— Их командир бабу хочет…

Заместитель начальника по быту Павло Григорьевич усмехается.

— Ну и что тут хитрого? Определи его на ночлег к Вальке в четвертую — и все дела. Только Сеню предупреди, чтобы все культурно — без скандалов и драк…

Полог распахнулся, и в палатку заглянул низкорослый курносый паренек в зимнем камуфляже и солдатской ушанке. Это был младший брат Василя, он же, по совместительству, помощник начальника по общим вопросам.

— Пошли, шеф, там хозяин подъехал, — деловито просипел он, шмыгая носом.

«Начальник Майдана», накинув на крутые плечи потертую короткую дубленку, вышел в ночь за братишкой. Лавируя между искрящими кострами и пробираясь сквозь смех, визг, ругань, гитарные аккорды, песни и заумные речи, они медленно шли к окраине лагеря.

— А что, Сашок, ничего тебе это не напоминает? — неожиданно спросил Василь и добродушно улыбнулся.

— Чего? — Провожатый зажал нос пальцем и натужно высморкался.

— Взвейтесь кострами, синие ночи! — пропел «начальник майдана». — Песня такая была, помнишь? Я ведь с молодежью работал. Чего такой угрюмый?

— Не до песен мне… Простыл сильно… Еще пару дней в палатке, и воспаление легких обеспечено…

— Не ссы, прорвемся! — Василь ударил Сашка по спине. — Выпей горилки с перцем, все и пройдет!

Через пару минут они подошли к большой зеленой палатке, явно армейского образца, распластавшейся в последнем ряду временного городка. У входа стояли два плечистых парня в камуфляже. Сашок заговорил с ними, а Василь, предупреждающе покашляв, вошел внутрь.