Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников
вернуться

Рубцов Николай Михайлович
Шрифт:

Старик

Идет старик в простой одежде. Один идет издалека. Не греет солнышко, как прежде. Шумит осенняя река. Кружились птицы и кричали Во мраке тучи грозовой, И было все полно печали Над этой старой головой. Глядел он ласково и долго, На всех, кто встретится ему, Глядел на птиц, глядел на елку… Наверно, трудно одному. Когда, поеживаясь зябко, Поест немного и поспит, Ему какая-нибудь бабка Поднять котомку пособит. Глядит глазами голубыми, Несет котомку на горбу, Словами тихими, скупыми Благодарит свою судьбу. Не помнит он, что было прежде, И не боится черных туч, Идет себе в простой одежде С душою светлою, как луч! <1967>

Шумит Катунь

…Как я подолгу слушал этот шум, Когда во мгле горел закатный пламень! Лицом к реке садился я на камень И все глядел, задумчив и угрюм, Как мимо башен, идолов, гробниц Катунь неслась широкою лавиной, И кто-то древней клинописью птиц Записывал напев ее былинный… Катунь, Катунь — свирепая река! Поет она таинственные мифы О том, как шли воинственные скифы, — Они топтали эти берега! И Чингисхана сумрачная тень Над целым миром солнце затмевала, И черный дым летел за перевалы К стоянкам светлых русских деревень… Все поглотил столетий темный зев! И все в просторе сказочно-огнистом Бежит Катунь с рыданием и свистом — Она не может успокоить гнев! В горах погаснет солнечный июнь, Заснут во мгле печальные аилы, Молчат цветы, безмолвствуют могилы, И только слышно, как шумит Катунь… 1967

В горной долине

Над горной долиной — мерцанье. Над горной долиной — светло. Как всяких забот отрицанье, В долине почило село. Тюльпаны, тюльпаны, тюльпаны… Не здесь ли разбойник морской Мечтал залечить свои раны, Измученный парусом рваным, Разбоем своим и тоской? Я видел суровые страны, Я видел крушенье и смерть, Слагал я стихи и романы, — Не знал я, где эти тюльпаны, Давно бы решил посмотреть! И только когда вспоминаю Тот край, где родился и рос, Желаю я этому краю, Чтоб было побольше берез… <1967>

Взглянул на кустик

Взглянул на кустик — истину постиг, Он и цветет, и плодоносит пышно, Его питает солнышко, и слышно, Как в тишине поит его родник. А рядом — глянь! — худые деревца. Грустна под ними скудная лужайка, И не звенит под ними балалайка, И не стучат влюбленные сердца. Тянулись к солнцу — вот и обожглись! Вот и взялась нечаянная мука. Ну что ж, бывает… Всякому наука, Кто дерзко рвется в солнечную высь. Зато с куста нарву для милых уст Малины крупной, молодой и сладкой, И, обнимая девушку украдкой, Ей расскажу про добрый этот куст… <1967>

Детство

Мать умерла. Отец ушел на фронт. Соседка злая Не дает проходу. Я смутно помню Утро похорон И за окошком Скудную природу. Откуда только — Как из-под земли! — Взялись в жилье И сумерки, и сырость… Но вот однажды Все переменилось, За мной пришли, Куда-то повезли. Я смутно помню Позднюю реку, Огни на ней, И скрип, и плеск парома, И крик: «Скорей!», Потом раскаты грома И дождь… Потом Детдом на берегу. Вот говорят, Что скуден был паек, Что были ночи С холодом, с тоскою, — Я лучше помню Ивы над рекою И запоздалый В поле огонек. До слез теперь Любимые места! И там, в глуши, Под крышею детдома Для нас звучало Как-то незнакомо, Нас оскорбляло Слово «сирота». Хотя старушки Местных деревень И впрямь на нас Так жалобно глядели, Как на сирот несчастных, В самом деле, Но время шло, И приближался день, Когда раздался Праведный салют, Когда прошла Военная морока, И нам подъем Объявлен был до срока, И все кричали: — Гитлеру капут! Еще прошло Немного быстрых лет, И стало грустно вновь: Мы уезжали! Тогда нас всей Деревней провожали, Туман покрыл Разлуки нашей след… 1967

В старом парке

Песчаный путь В еловый темный лес. В зеленый пруд Упавшие деревья. И бирюза, И огненные перья Ночной грозою Вымытых небес! Желтея грустно, Старый особняк Стоит в глуши Запущенного парка — Как дико здесь! Нужна покрепче палка, Чтоб уложить Крапиву кое-как… Покрывшись пеплом, Гаснет бирюза. И там, во тьме Унылого строенья, Забытого навек Без сожаленья, Горят кошачьи Желтые глаза. Не отыскать Заросшие следы, Ничей приход Не оживит картины, Лишь манят, вспыхнув, Ягоды малины Да редких вишен Крупные плоды. Здесь барин жил. И, может быть, сейчас, Как старый лев, Дряхлея на чужбине, Об этой сладкой Вспомнил он малине, И долго слезы Катятся из глаз… Подует ветер! Сосен темный ряд Вдруг зашумит, Застонет, занеможет, И этот шум Волнует и тревожит, И не понять, О чем они шумят. <1967>

Зеленые цветы

Светлеет грусть, когда цветут цветы, Когда брожу я многоцветным лугом Один или с хорошим давним другом, Который сам не терпит суеты. За нами шум и пыльные хвосты — Все улеглось! Одно осталось ясно — Что мир устроен грозно и прекрасно, Что легче там, где поле и цветы. Остановившись в медленном пути, Смотрю, как день, играя, расцветает. Но даже здесь… чего-то не хватает… Недостает того, что не найти. Как не найти погаснувшей звезды, Как никогда, бродя цветущей степью, Меж белых листьев и на белых стеблях Мне не найти зеленые цветы… <1967>

Ночь на родине

Высокий дуб. Глубокая вода. Спокойные кругом ложатся тени. И тихо так, как будто никогда Природа здесь не знала потрясений! И тихо так, как будто никогда Здесь крыши сел не слыхивали грома! Не встрепенется ветер у пруда, И на дворе не зашуршит солома, И редок сонный коростеля крик… Вернулся я — былое не вернется! Ну что же? Пусть хоть это остается, Продлится пусть хотя бы этот миг. Когда души не трогает беда, И так спокойно двигаются тени, И тихо так, как будто никогда Уже не будет в жизни потрясений, И всей душой, которую не жаль Всю потопить в таинственном и милом, Овладевает светлая печаль, Как лунный свет овладевает миром… <1967>