Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников
вернуться

Рубцов Николай Михайлович
Шрифт:
* * *

«Прекрасно небо голубое!..»

Прекрасно небо голубое! Прекрасен поезд голубой! — Какое место вам? — Любое. Любое место, край любой. Еще волнует все, что было. В душе былое не прошло. Но слишком дождь шумел уныло, Как будто все произошло. И без мечты, без потрясений Среди одних и тех же стен Я жил в предчувствии осеннем Уже не лучших перемен. — Прости, — сказал родному краю, — За мой отъезд, за паровоз. Я несерьезно. Я играю. Поговорим еще всерьез. Мы разлучаемся с тобою, Чтоб снова встретиться с тобой. Прекрасно небо голубое! Прекрасен поезд голубой! <1967>
* * *

«Доволен я буквально всем!..»

Доволен я буквально всем! На животе лежу и ем Бруснику, спелую бруснику! Пугаю ящериц на пне, Потом валяюсь на спине, Внимая жалобному крику Болотной птицы… Надо мной Между березой и сосной В своей печали бесконечной Плывут, как мысли, облака, Внизу волнуется река, Как чувство радости беспечной… Я так люблю осенний лес, Над ним — сияние небес, Что я хотел бы превратиться Или в багряный тихий лист, Иль в дождевой веселый свист, Но, превратившись, возродиться И возвратиться в отчий дом, Чтобы однажды в доме том Перед дорогою большою Сказать: — Я был в лесу листом! Сказать: — Я был в лесу дождем! Поверьте мне: я чист душою… <1967>

Отплытие

Размытый путь. Кривые тополя. Я слушал шум — была пора отлета. И вот я встал и вышел за ворота, Где простирались желтые поля. И вдаль пошел… Вдали тоскливо пел Гудок чужой земли, гудок разлуки! Но, глядя вдаль и вслушиваясь в звуки, Я ни о чем еще не сожалел… Была суровой пристань в поздний час. Искрясь, во тьме горели папиросы, И трап стонал, и хмурые матросы Устало поторапливали нас. И вдруг такой повеяло с полей Тоской любви, тоской свиданий кратких! Я уплывал… все дальше… без оглядки На мглистый берег юности своей. <1967>

Синенький платочек

Я вспоминаю, сердцем посветлев, Какой я был взволнованный и юный! И пусть стихов серебряные струны Продолжат свой тоскующий напев О том, какие это были дни! О том, какие это были ночи! Издалека, как синенький платочек, Всю жизнь со мной прощаются они… От прежних чувств остался, охладев, Спокойный свет, как будто отблеск лунный, Еще поют серебряные струны, Но редок стал порывистый напев. И все ж хочу я, странный человек, Сберечь, как есть, любви своей усталость, Взглянуть еще на все, что там осталось, И распрощаться… может быть, навек. <1967>

Эхо прошлого

Много было в комнате гостей, Пирогов, вина и новостей. Много ели, пили и шутили, Много раз «Катюшу» заводили… А потом один из захмелевших, Голову на хромку уронив, Из тоски мотивов устаревших Вспомнил вдруг кладбищенский мотив: «Вот умру, похоронят На чужбине меня. И родные не узнают, Где могила моя…» — Эх, ребята, зарыдать хотится! Хошь мы пьем, ребята, Хошь не пьем, Все одно помрем, как говорится, Все, как есть, когда-нибудь помрем. Парень жалким сделался и кротким, Погрустнели мутные глаза. По щеке, как будто капля водки, Покатилась крупная слеза. «У других на могилах Всё цветы, всё цветы. На моей сырой могиле Всё кусты, всё кусты…» Друг к нему: — Чего ты киснешь, Проня? — Жалобней: — Чего тебе-то выть? Ты умрешь — тебя хоть похоронят. А меня? Кому похоронить? — И дуэтом здоровилы эти, Будто впрямь несчастливы они, Залились слезами, словно дети, На глазах собравшейся родни! А ведь в песне, так некстати спетой, Все в такую даль отдалено, Что от этих слез, От песни этой, Стало всем не грустно, а смешно! В дружный хохот вкладывали душу. — Ох, умора! Ох и мужики! — Еще звонче пели про Катюшу И плясали, скинув пиджаки!

Природа

Звенит, смеется, как младенец. И смотрит солнышку вослед — И меж домов, берез, поленниц Горит, струясь, небесный свет! Как над заплаканным младенцем, Играя с нею, после гроз Узорным чистым полотенцем Свисает радуга с берез. И сладко, сладко ночью звездной Ей снится легкий скрип телег… И вдруг разгневается грозно, Совсем как взрослый человек! Как человек богоподобный, Внушает в гибельной борьбе Пускай не ужас допотопный, Но поклонение себе… <1967>

Жить по-разному кончают

Что бы в старости ни сталось, Я представить не могу, Что на склоне лет усталость И меня согнет в дугу! Даже в час пустой и скверный Не поверю в ту муру. Просто я, как всякий смертный, Знаю то, что я умру. Помню я про этот финиш, Но не кинусь в бред и дрожь, Мол, куда стопы ни двинешь, Все равно туда придешь! На земле, где так отчаян Жидконогий род пройдох, Жить по-разному кончают: Рузвельт умер, Геринг — сдох!
* * *

«В святой обители природы…»

В святой обители природы, В тени разросшихся берез Струятся омутные воды И раздается скрип колес. Прощальной дымкою повиты Старушки избы над рекой. Незабываемые виды! Незабываемый покой!.. Усни, могучее сознанье! Но слишком явственно во мне Вдруг отзовется увяданье Цветов, белеющих во мгле. И неизвестная могила Под небеса уносит ум, А там — полночные светила Наводят много-много дум… <1966>