– Послушайте, Гуго, что написано в программе: «Национал-социалистская партия — рабочая партия. Она стоит на точке признания классовой борьбы между созидающими и паразитами всех рас и религий».

— Что тебе здесь непонятно?

— Мне непонятно, по пути ли мне с социалистами и рабочими, которые признают классовую борьбу с «паразитами всех рас и религий»? Ведь к таковым они, несомненно, отнесут и нас?

— Не ожидал, мой мальчик, что ты так наивен. Может, ты даже не знаешь разницы между кобылой и мерином?

— При чем здесь лошади?

— К слову пришлось. Извини меня за циничную откровенность… В этих словах программы больше демагогии, чем правды. Это наживка для легковерных. Сам фюрер — но это не для огласки — однажды сказал, что «социализм» — это скверное слово. Поэтому не шарахайтесь, барон, от слова «социализм», как испуганная лошадь. Многие принцы, графы и бароны отлично поладили с национал-социализмом. Да и тебе, надеюсь, его идеи придутся по вкусу.

Шли дни. Карл вместе с другими юнцами из «Гитлерюгенд», облаченный в коричневую форму, маршировал и пел, не щадя голоса, так, что звенело в ушах:

Нравы в «Гитлерюгенд» были как в волчьей стае. Начальниками поощрялся культ кулака и грубой физической силы. Карл, занимавшийся в гимназии боксом, пользовался если не авторитетом, то уважением нахальных юнцов.

«Самоутверждение» его произошло после того, как Карл, бросив вызов, на поединках жестоко избил нескольких юных гитлеровцев, не проявивших к нему должного почтения. Потом было примирение, в честь которого, подражая древним германцам, они пили шнапс из пластмассового черепа, оправленного в серебро. В хмельном задоре, взявшись за руки, ходили мимо еврейских магазинов, скандируя антисемитские лозунги.

Но этот вечер закончился позорно. На Потсдаммерштрассе один из забияк — Руди Шмидт содрал свеженаклеенную коммунистическую листовку.

— Вон еще! — показал на стены домов Карл. Достав ножи, приятели начали соскабливать обращения компартии к германскому народу. Увлекшись, они не заметили, как к ним приблизились несколько крепких парней с кистями и ведерками.

— Смотрите, что гитлеровские сопляки делают! — удивился один.

— Нужно отбить этим коричневым ублюдкам охоту срывать наши плакаты, — сказал рослый парень в рабочей спецовке.

Хуже оскорбить, назвав их, членов «Гитлерюгенд», сопляками и ублюдками, было невозможно.

— Бей красных! — крикнул Руди и, обнажив нож, тут же захлебнулся в клейстере. Высокий парень надел ему на голову свое ведро. Остальные пустили в ход массивные кисти и солдатские ремни с тяжелыми бляхами, против которых были бессильны ножи гитлерюгендцев. Когда подоспели шуцманы, красные исчезли.

Неделю Карл ходил с заплывшим глазом. Другим перепало еще больше. Не сговариваясь, все решили об этой истории умолчать. Уж очень неприглядный вид они имели после потасовки с комсомольцами из «Союза Спартака».

Осенью 1932 года, отбыв трудовую повинность, что было на самом деле замаскированное от союзных наблюдений всеобщее военное обучение, Карл фон Риттен был зачислен в военное училище рейхсвера.

Накануне отъезда Карл встретился в варьете «Скала» с Эрвином Штиммерманом. Приятель был в отвратительном настроении. Он болезненно переживал исключение из университета. Его выгнали с третьего курса за участие в студенческом выступлении.

— Ты понимаешь, Карл, — горячился Эрвин, — они убрали нашего декана Дорфмана за то, что тот оказался неполноценным арийцем. Но он великолепно знал японский язык и блестяще преподавал его. Вместо Дорфмана назначили стопроцентного арийца, но тупицу и кретина, который в восточных языках не понимает ни на пфенниг. Максимум на что хватает партайгеноссе Вульфа — это на преподавание основ национал-социализма и насаждение в университете казарменных порядков. На всех, кто подписался под петицией с просьбой вернуть на кафедру Дорфмана, навесили ярлык неблагонадежных и дали коленом под зад.

–  Стоило портить свою репутацию из-за какого-то семита? — удивился Карл.

— Я жалею не о репутации, а что не получу диплом. Больше двух лет пропали зря.

— Что же ты думаешь делать дальше? — сочувствовал Карл. Ему было по-настоящему жаль приятеля.

— Видимо, придется забывать японские иероглифы и искать другое занятие.

— Какое именно?

— Попытаюсь поступить в летную школу «Люфтганза». Все же я больше трехсот часов налетал на планерах, даже завоевал рекорд дальности полета по треугольному маршруту. Боюсь только, что моя история повредит и там.

Карл немного подумал:

— Знаешь, Эрвин, Гуго хорошо знаком с Бальдуром фон Ширахом. Попробуем заручиться его поддержкой. У этого бонзы большой вес.

— Буду признателен, — оживился Эрвин. — Авиация — дело, которым я займусь с большой охотой.

Вечер они провели в артистическом кабачке мамаши Хопман. Нигде больше во всем Берлине невозможно было найти таких вкусных свиных ножек с квашеной капустой и жареных поросят. Изысканная простота блюд, великолепное пиво привлекали сюда богему — артистов и литераторов. В числе постоянных посетителей у мамаши Хопман числился маг и предсказатель Эрик Ян Гануссен, к чьим пророчествам прислушивался сам фюрер. Здесь часто можно было встретить чемпиона мира боксера-тяжеловеса Макса Шмеллинга и его белокурую невесту кинозвезду Анну Ондру; здесь любил посидеть со своими приятелями и немецкий ас, обладатель рекорда мира по скорости полета, Эрнст Удет. В послевоенные годы он показал себя лучшим летчиком-каскадером при съемках в Альпах нашумевшего фильма «Белый ад Пиц Палю». Одномоторный биплан Удета пикировал там в глубокие ущелья или чудом приземлялся в разреженном воздухе на большой высоте на глетчеры и крошечные плато. У зрителей фильма от трюков Удета захватывало дыхание.