Собрание стихотворений
вернуться

Рубцов Николай Михайлович
Шрифт:

Ленинград,

1961

МУМ

(марш уходящей молодости)

Стукнул по карману, — не звенит: как воздух. Стукнул по другому, — не слыхать. Как в первом… В коммунизм — таинственный зенит как в космос, полетели мысли отдыхать, как птички. Но очнусь и выйду за порог, как олух. И пойду на ветер, на откос, как бабка, о печали пройденных дорог, как урка, шелестеть остатками волос, как фраер… Память отбивается от рук, как дура. Молодость уходит из-под ног, как бочка. Солнышко описывает круг, как сука, — жизненный отсчитывает срок… Как падла!

Ленинград,

апрель, 1962

* Ты называешь солнце *

..Валентину Горшкову

Ты называешь солнце блюдом… Оригинально. Только зря: с любою круглою посудой Светило сравнивать нельзя! А если можно, значит можно и мне, для свежести стишка — твой череп, сделанный несложно, назвать… подобием горшка!

Ленинград,

1960

ВЕТРЫ ПОЭЗИИ

* * *
Поэт перед смертью сквозь тайные слезы жалеет совсем не о том, что скоро завянут надгробные розы, и люди забудут о нём, что память о нём — по желанью живущих не выльется в мрамор и медь… Но горько поэту, что в мире цветущем ему после смерти не петь…

Ленинградская обл.,

пос. Приютино, 1957

СКАЗКА — СКАЗОЧКА

Влетел ко мне какой-то бес. Он был не в духе или пьян, и в драку сразу же полез: повёл себя, как хулиган! И я спросил: — А кто ты есть? Я не люблю таких гостей. Ты лучше с лапами не лезь: не соберёшь потом костей! Но бес от злости стал глупей, и стал бутылки бить в углу. Я говорю ему: — Не бей! Не бей бутылки на полу! Он вдруг схватил мою гармонь. Я вижу всё. Я весь горю! Я говорю ему: — Не тронь! Не тронь гармошку! — говорю… Хотел я, было, напрямик на шпагах драку предложить, но он взлетел на полку книг: ему ещё хотелось жить! Уткнулся бес в какой-то бред и вдруг завыл: — О, Божья мать! Я вижу лишь лицо газет, а лиц поэтов не видать… И начал книги из дверей швырять в сугробы декабрю… Он обнаглел, он озверел! Я… ничего не говорю.

Ленинград,

1960

ПОЭТ

..Глебу Горбовскому

Трущобный двор. Фигура на углу. Мерещится, что это Достоевский. И ходит холод ветреный и резкий. И стены погружаются во мглу. Гранитным громом грянуло с небес! Весь небосвод в сверкании и в блеске! И видел я, как вздрогнул Достоевский, как тяжело ссутулился, исчез. Не может быть, что это был не он! Как без него представить эти тени, и странный свет, и грязные ступени, и гром, и стены с четырёх сторон?! Я продолжаю верить в этот бред, когда в своё притонное жилище по коридору, в страшной темнотище, отдав поклон, ведёт меня поэт… Он, как матрос, которого томит глухая жизнь в задворках и в угаре. — Какие времена на свете, Гарри!.. — О! Времена неласковые, Смит… В моей судьбе творились чудеса! Но я клянусь любою клятвой мира, что и твоя освистанная лира ещё свои поднимет паруса! Ещё мужчины будущих времён, (да будет воля их неустрашима!) — разгонят мрак бездарного режима для всех живых и подлинных имён! …Ура, опять ребята ворвались! Они ещё не сеют и не пашут. Они кричат, они руками машут!.. Они как будто только родились! Они — сыны запутанных дорог… И вот, стихи, написанные матом, ласкают слух отчаянным ребятам, хотя, конечно, всё это — порок!.. Поэт, как волк, напьётся натощак, и неподвижно, словно на портрете, всё тяжелей сидит на табурете. И все молчат, не двигаясь никак… Он говорит, что мы — одних кровей, и на меня указывает пальцем! А мне неловко выглядеть страдальцем, и я смеюсь, чтоб выглядеть живей! Но всё равно опутан я всерьёз какой-то общей нервною системой: случайный крик, раздавшись над богемой доводит всех до крика и до слез! И всё торчит: в дверях торчит сосед! Торчат за ним разбуженные тётки! Торчат слова! Торчит бутылка водки! Торчит в окне таинственный рассвет. Опять стекло оконное в дожде. Опять удушьем тянет и ознобом… …Когда толпа потянется за гробом, ведь кто-то скажет: "Он сгорел… в труде.'

Ленинград,

1-9 июля 1962

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

ЛЕСНОЙ ХУТОРОК

(идиллия)

Я запомнил, как чудо, тот лесной хуторок. Хутор — это не худо: это мир, не мирок! Там, в избе деревянной, без претензий и льгот, так, без газа, без ванной добрый Филя живёт. Филя любит скотину, ест любую еду. Филя ходит в долину, Филя дует в дуду! Мир такой справедливый, даже нечего крыть… — Филя, что молчаливый? — А о чём говорить?..

Ленинград,

1960

ЛИРИКА

(1965 г.)

РОДНАЯ ДЕРЕВНЯ

Хотя проклинает проезжий Дороги моих побережий, Люблю я деревню Николу, Где кончил начальную школу! Бывает, что пылкий мальчишка За гостем приезжим по следу В дорогу торопится слишком: — Я тоже отсюда уеду! Среди удивленных девчонок Храбрится, едва из пеленок: — Ну что по провинции шляться? В столицу пора отправляться! Когда ж повзрослеет в столице, Посмотрит на жизнь за границей, Тогда он оценит Николу, Где кончил начальную школу…

1964

* Загородил мою дорогу *

Загородил мою дорогу Грузовика широкий зад. И я подумал: "Слава Богу! Село не то, что год назад!" Теперь в полях везде машины, И не видать худых кобыл. И только вечный дух крушины Всё так же горек и уныл. И резко, словно в мегафоны, О том, что склад забыт и пуст, Уже не каркают вороны На председательский картуз. Идут, идут обозы в город По всем дорогам без конца, — Не слышно праздных разговоров, Не видно праздного лица.