– Нас в армии проверяли сколько раз. Я здоров.

Он и правда почти никогда не болел. Люба опять заметалась по знахаркам и врачам, изводясь от чувства вины.

Однажды приехал к ним в гости однополчанин мужа – они служили вместе еще в Советской армии. Гуляли, как водится, до поздней ночи. Утречком Сашок вышел в горницу за холодной водой и увидел Любу, бьющую поклоны перед иконой. По лицу женщины текли слезы, но она не издавала ни звука, опасаясь разбудить мужа и гостя.

– Чего просишь-то? – неловко спросил гость.

– Ребеночка не дает Господь, – тихо ответила она, не вставая с колен.

– Ну, усынови.

– Своего хочу. Может, еще сладится. Я не старая…

Гость окинул задумчивым взглядом крепкое тело, едва прикрытое сорочкой, потом помялся и шепотом спросил:

– А что, Петр не сказал тебе про то учение?

Короче, выяснилось следующее: Петр и этот самый сердобольный мужик служили на атомной подводной лодке. Во время какого-то важного учения у них потек топливный отсек и вся команда получила приличную дозу радиации.

– Петру-то твоему повезло, – бубнил гость, – Пашка вон от лейкемии помер через три года, у меня зубы все выпали, а он вроде и ничего… только ему еще тогда врач сказал, что детей у него никогда не будет – стре… стерилизованный он.

Люба подхватилась, кое-как оделась и убежала в сарай. Упала в сено и завыла. Как же так? Голова горела, и мозг отказывался признавать очевидное. Ее муж, ее любимый Петр, которому она всю жизнь разве что ноги сама не мыла… хоть что это – мыла, когда он руку-то повредил. Ее любимый – он был виноват в их несчастье. И молчал. Молчал годами, слыша, как она плачет по ночам, как зарится на соседских детей, как глотает таблетки. Она-то, дура, все время грызла себя – Петр терпит рядом ее, бездетную. И благодарность ее не имела границ. Как же так?

Почему он не сказал сразу? И что бы я сделала? – спросила себя Люба. Кто знает – может, легла бы под кого-нибудь – не я первая, не я последняя. Или взяла бы ребеночка на воспитание, но сердце не рвалось бы бесконечной болью. Обида и разочарование оказались невыносимыми.

Пока муж спал, она собрала свою одежду, взяла все деньги, какие были в доме, и ушла к матери в соседнее село. И в тот же вечер уехала в Кишинев. А потом в Москву. Устроилась санитаркой в эту самую больницу, работала два года, а потом…

– Нашла, чтоб здоровый и не дурак, ну и сделал он мне ребеночка. Потом бросилась в ноги главврачу. Тот выслушал и велел как сотрудницу положить бесплатно… Рожу здесь – все-таки самая лучшая клиника, а я уж не девочка… хотя, если меня одеть да накрасить, то я еще ничего буду. – Люба тряхнула густыми черными волосами и усмехнулась. – А потом к матери уеду. Поднимем дите, не пропадет. Это тут у вас дышать нечем, дорого все и гнило, а там – сады да молоко свое… помидоры. Полсела – родня. Отца у него не будет, ну да и что ж… А то, может, еще и замуж выйду.

– Да, вот они, мужики, – вздыхали все, с уважением поглядывая на Любу.

А она смотрела только на свой живот, и гладила его, и улыбалась.

Позвонила мужу, велела принести фруктов и сыра. И кефир. И пряников. Есть хочется патологически. Кормят здесь так себе, но это никого не пугает. Как только тетка с раздаточной тележкой отъезжает от дверей, все ползут к холодильнику и вынимают привезенные из дома вкусности: сырники, холодец, селедку. А между основными приемами пищи бывают чаепития или так просто что-то грызется: пакеты с печеньем на столе лежат. Врачи на обходе ругаются, а завотделением пригрозил объявить карантин, чтобы посетители перестали таскать еду сумками.

Вот пришла Ниночка, опять рыдает, и вся палата ее утешает: она ходила на мониторинг и УЗИ, и что-то там врачу не понравилось. Плод меньше положенного, развивается медленно.

– Наплюй, – решительно вещает Соня, которая ждет четвертого и на ее живот страшно смотреть – такой он большой и растянутый. – Они на этом своем УЗИ все равно толком ничего не видят. Мне обещали первого мальчика, а родилась девка. Потом, когда второго носила, все говорили: не переедайте, ребенок крупный, а родила мелочь – до трех кило не дотянул. Вот куда смотрели, паразиты? Так что нос вытри и не реви. Нельзя волноваться, тебе тем более.

Ниночка послушно вытирает слезы и судорожно вздыхает, стараясь не плакать. Врач строго запретил ей нервничать – у нее уже было два выкидыша, и этот ребеночек тоже удерживается еле-еле.

– Нам тут повезло – и врачи, и оборудование, – продолжает Соня. – А я первую дочку рожала в обычной больнице – вот где насмотрелась! Пришла, палата восемь человек, запах – не передать. Вечером спрашиваю: девочки, а где душ? А душ, оказывается, в подвале, да пускают в него только с запиской от врача. Мне так и сказали: кто меньше недели лежит – и не надейся.