— Грустить.

— Любимое занятие.

— Что ты понимаешь? Человек живёт своей памятью, а на острове я был счастлив с Элей.

— А в космосе с женой не хочешь быть?

— Ещё успею — куда она денется?

— Избаловали тебя.

— Значит, стою.

— А может, человек порядочный?

— Другой ей не дано быть. Так как насчёт флаера?

— Да, пожалуйста.

За окном мелькнула тень.

— Карета подана, ваше сиятельство.

— Именно вот так и почаще впредь.

Что делать с белой кошечкой?

— Ты со мной, милая?

Она потёрлась о ногу. Наверное, со мной. Что ж, я рад.

— Милости просим в "тарелку".

Но когда направились к трапу, с крыши дома раздался предостерегающий вой.

— Кис-кис, глупенькая, чего испугалась?

Но беляночки и след простыл. Не судьба.

Билли:

— Стартуем?

— А не устроить ли отвальную?

— На грудь?

— Не помешает. Но я грозу имел в виду.

— Откуда эта тяга к стихиям?

— Может, душа такая — мятущаяся?

Буря грянула на славу — во мраке молнии блистали, и беспрерывно гром гремел. Потоки воды с небес чередовались градобоем.

— Не жалко окрестную флору с фауной? — ворчал Билли.

— Жарь, жарь, такие катаклизмы природе на пользу. Ты чувствуешь запах озона? Ни черта ты не чувствуешь. Жаль, что ты всего лишь виртуальный разум — сейчас бы побегали по лужам под дождём.

— Бегай — я всегда с тобой.

— Это не то. Помнится, кто-то на грудь обещал.

Задетый за живое Билли впрыснул такую дозу, что я и про гитару забыл — едва добрался до кровати.

— Шумел камыш, деревья гнулись….

На большее не хватило — сморило.

Сон приснился чудный. В избушке деда Мороза я и бабки его Серафимны.

— Вот и сыночка с войны вернулся, — хозяюшка ткнулась мне в грудь хлюпающим носом. — Я знала, я ждала.

Алексей Петрович мялся за её спиной:

— Да погодь ты, дай раздеться человеку.

Скинул московскую дублёнку на лавку у печи.

Бабка:

— Шинелка у тебя добрая. И звезда на шапке. Садись к столу.

Подумал, рехнулись старики, и сел. Дед разлил пахучий самогон по стаканам, тарелки придвинул с закусками.

— Ну, за возвращение.

Бабка руками машет:

— Что же мы одни? Тебя, сынок, невеста дожидается. Сейчас покличу.

И ушла в пуржливую ночь, накинув платок и шубейку.

Вот как! Невеста? Любопытно.

Вернулась скоро и не одна. Хорошенькая девушка в сельском наряде…. Да что там, Люба Чернова собственной персоной предстала очам.

— Здравствуй, милая.

Смущается, не узнаёт, или делает вид.

Усадили рядом, налили в стаканы, чокнулись, выпили. Головка моя поплыла, поплыла. Что говорили, чему смеялись — не помню. Только бедро упругое, притиснутое, плечо и локоть…. Да ещё кудри роскошные, мятой пахнущие, в которые так хотелось зарыться носом.

Заполночь пошёл провожать соседку-невесту Любу Чернову, заглянул на минутку и остался. Утонули в пуховой перине.

— Я не сын Морозовым, — говорю, утомившись.

— Знаю. Ты Алексей Гладышев из Москвы.

— И я тебя знаю.

— Нет, ты меня не знаешь — ведь я не девушка, а звёздная нимфа. Видишь, погода развёдрилась, небо прояснилось — мне пора.

— Не уходи, останься, — прошу.

— Ищи меня среди звёзд.

Она спрыгнула с кровати — красивая, нагая — пробежала комнатой и прыгнула рыбкой в окно. В щепки разлетелась рама, брызнуло осколками стекло. В комнату ворвался белый пар морозной ночи.

— А не найдёшь — помни меня, Гладышев!

Кинулся к разбитому окну — оно целым оказалось. Небо за стеклом вызвездило. В лунном свете зримо потрескивал ночной мороз.

Помни меня, Гладышев!

Проснулся.

— Билли, что за чудный сон! Можешь растолковать?

— Любовь Александровна погибла.

— Ты…. ты что говоришь? Когда?

— Сегодня, на станции слежения.

— Как?

— Солнечный всплеск. Плазменный язык длиной в десятки тысяч километров.