Ковырялся в извилинах собачьего мозга, не торопясь, не считаясь со временем. А оно светило отпустило на покой и подтянуло к околице из берёзового колка туманную марь.

— Ну что, Артемон, в путь иль заночуем тут? — развязал мешок, выпуская на свободу лохматого пса.

После двух-трёх неудачных попыток он встал на ноги, часто вздрагивая всем своим кудлатым существом, побрёл прочь, припадая на четыре лапы.

— Что, больно? Врёшь. Ноги переломаны? Да ты б на них и не поднялся. Готов поверить, рёбра не целы — дай срок, срастутся. Куда направился?

Собака скрылась в лопухах. Ну, знать, судьбе навстречу. А мне дорогу надо выбирать. Поднялся, огляделся. В лощине, ещё свободной от тумана, светился костерок. Рыбаки, охотники, мальчишки?

Оказалось, сторож Митрич коней хозяйских пас.

— Не страшно одному-то? — получив разрешение, присел к огню.

— Это умышленнику надо опасаться, мил человек, — старик усмехнулся. — Коньки ретивые — враз копытом зашибут.

Будто в ответ на его слова, едва различимые во мраке лошади забеспокоились, зафыркали, забили о земь подковами.

— Волк? — высказал догадку.

— А хоть бы, — Митрич спокойно ковырял палкой угли костра. — Это они стаей на одного смелые, а теперь его вмиг стопчут.

Выкатил из костра несколько закопченных картофелин.

— Угощайся.

Меня вдруг осенило.

— Я сейчас.

Разломил картофелину, отошёл в темноту и позвал свистом.

— Кто там у тебя? — спросил Митрич.

— А никого, — оставив картофелину на кочке, вернулся к костру. — Пёс дворовый приблудился, да где-то не видать.

— Пёс? Ну, тогда понятно — псу, если не бешенный, лошадку не испугать.

Кони действительно скоро успокоились.

— А волку?

— Волчий запах их в ярость приводит. Тут такая свистопляска зачнётся — уноси-ка, серый, ноги, пока цел.

Картошка похрустывала горелой коркой на зубах.

— Вкусно, — говорю. — Давно не ел.

— Сейчас чайку сварганем из трав душистых — Митрич поставил над костром треногу, подвесил котелок с водой. — А ты можешь приступать.

— К чему?

— Как к чему? Я тебя попотчевал — твой долг теперь мне рассказать: откуда ты, куда, зачем?

Подумал, резонно и начал издалека:

— В старину по земле волхвы ходили. Как думаешь, зачем?

— Волхвы-то? Любимцы богов? Думаю, веру несли в народ.

— Они ж язычники!

— А мы кто? Атрибут лишь поменялся, а праздники все те же.

Ну, ладно. Не хотелось пускаться в теологические дискуссии. У меня мелькнула одна спасительная (в смысле, от могилы) мысль, и мне хотелось её откатать.

— Как думаешь, сейчас есть волхвы?

— Я не встречал.

— А кто перед тобой?

Митрич, усмехнувшись:

— Вроде не пили.

— Не веришь? Докажу.

— Скудесничаешь? А накрой-ка скатерть-самобранку, чтоб всё, чего сейчас хочу, на ней было.

— Хочешь, навсегда тебя избавлю от чувства голода и жажды? Есть хотеть не будешь и….

— И помру.

— Вечно будешь жить и не болеть.

— А взамен тебе отдать святую душу? Да ты, приятель, сатана.

— Может и он, — ладонь распростёр над костром — она пропала.

— Гипноз? — напрягся Митрич.

— Нет. Изменён угол преломления — она прозрачной стала.

Собеседник громко сглотнул слюну, поднялся:

— Пойду лошадок погляжу.

Ушёл и не вернулся.

Я ждал его. Ждал с кольями селян, машин с мигалками. Тщетно. Так и просидел всю ночь в компании пасущихся коней.

Туман с пригорка стёк в лощину. Звёзды, не успев и разгореться, поблекли — коротки ночи, спаявшие закатные багрянцы с рассветной радуницей.

Мне расхотелось закончить путь земной у потухшего костра — встал и пошёл неведомо куда.

Огромный солнца диск, неяркий, не слепящий, прилёг на кромку горизонта, готовясь переплыть простор небесный.

Остановился на обочине автострады, раздумывая, куда пойти. Боковое зрение перехватило какое-то движение — змея ползёт через дорогу. Присмотрелся — какая ж это змея? Это…. Глазам не верю — серая дикая утка, приникнув вся к асфальту, идёт через него. А за нею жёлтыми комочками, вытянувшись вряд, раз, два, три, четыре…, восьмеро утят. Ну, и нашла ты, Шейка Серая, место для круиза!