Она не успела отскочить в сторону, как быстрым движением панк выхватил стилет и разодрал ткань от подола и почти до пояса. Он отступил, довольный получившимся результатом и гордый своим остроумием. Дружки и подружки катались по земле от хохота. Бялка держала расходившиеся края юбки, а непослушный ветер норовил развести их в стороны. Отовсюду сыпались ободряющие и поощряющие реплики:

— Эй, Боров, сделай еще разрезик сзади, для симметрии!..

— А правда, что Синяя Бялка белья не носит? Проверь, а?..

Девушка переводила растерянный взгляд с одного лица на другое. Все кривились и гримасничали, а одна из девчонок, выплюнув недокуренную сигарету, пронзительно завопила:

— Эй, кикимора болотная, не смей на меня смотреть! Меня с души от тебя воротит, мне стыдно уже от того, что ты одну со мной землю топчешь!..

Вдруг Бялка улыбнулась, словно что-то поняв — спокойно и устало. Глаза ее стали мягкими и печальными.

— Бедные… Смейтесь, и может тогда Бог излечит ваши души. Или подарит новые взамен тех, что вы испачкали и истаскали. А я попрошу Питер, чтобы он не гневался на вас за меня.

…В малахитовой чаше было уютно и просторно. Можно было ощутить себя маленькой-маленькой — эмбрионом, свернувшимся в темной и теплой утробе матери. Точнее, в светлой и чуть прохладной утробе. Гладкий камень холодил босые ступни (перед тем как сюда залезть, она скинула надоевшие кеды).

— Я тоже, тоже туда хочу!..

Звуки извне доносились странно и вязко, словно сквозь толщу воды, но звонкий фальцет Лапуфки все равно стегал по ушам. Бялка прикрыла глаза…

Каждый человек, встреченный ею на пути, что-то для нее значил, но никогда еще ничей образ не затмевал все остальные. Даже Питер, тот живой и одушевленный город, который она любила всем своим существом. А теперь, хотя ничто и никто из ее прежнего не исчезло — в ее внутреннем доме словно появилась новая дверь, ведущая в огромную залу, полную золотистого солнечного света.

Ее мать любила читать любовные романы, дешевую бульварщину в ярких обложках, и иногда от нечего делать девушка пролистывала их. Ее удивляли описания любви. 'И будто молния пробежала между ними, и, посмотрев в глаза, они поняли, что предназначены друг другу самой судьбой…' Она всегда подозревала, что на самом деле все не так, а теперь убедилась в этом. Не было никакой молнии. Просто, увидев его, она сразу поняла, что это он, — так одна часть тела никогда не спутает другую с чужой, незнакомой. Не было вожделения или бури чувств, напротив: ощущение полного спокойствия и тишины внутри. Ей вовсе не надо было находиться рядом с ним, чтобы это ощущение оставалось. Достаточно было знать, что он есть, он не плод ее воображения и ходит по одному с ней городу, дышит одним воздухом. А еще — как-то сразу и кардинально изменилось ее мышление. Если раньше она умудрялась думать обо всем одновременно, то теперь бурливая речка сознания разделилась на два потока. Один из них остался прежним, а другой составлял его образ, причем не распадавшийся на отдельные детали — глаза, ухо, забранные в хвост волосы — а целостный: он просто был, смотрел искоса и улыбался.

— Спасибо, Питер! — Девушка провела ладонью по вогнутой стене чаши с причудливым зеленым узором. — Спасибо за то, что выбрал меня! За твой чудесный подарок. Я знаю, мне проще. Его душу надо лечить: слишком долго ее коверкали — и другие, и он сам. А мне осталось только полететь. Но ведь я справлюсь, верно? Как ты считаешь?

Она потерлась щекой о гладкий камень, и он ответил ей волной тепла и слабым биением, как ток медленной крови.

— Эй, Бялка! Давай вылезай, а то мы уже подустали ждать тебя, честно сказать!.. — донесся снизу голос Антона — чужой и невнятный, словно из параллельного мира или из телевизора.

— Хорошо, спускаюсь. Эй, примите меня, внизустоящие!

Бялка выпрямилась в полный рост, готовясь спрыгнуть. Но тут чаша повела себя несколько необычно. Она начала медленно склоняться, будто головка цветка под вечер, а ее ножка изогнулась так, словно была не каменная, а пластилиновая или резиновая. Это фантасмагорическое явление продолжалась до тех пор, пока край чаши не приблизился к полу настолько, что девушка без труда выпрыгнула из нее.

— Благодарю! — Она погладила зеленый камень, медленно принимавший прежнее положение.

— Дурдом какой-то, — Эмма нервно потерла виски. — Пьеса абсурда, самая натуральная.

— А ты действительно его любимица! — Волк смотрел на нее со странной улыбкой, прищурившись, и ей не понравились эти мимические ужимки.

Она подошла к нему близко-близко и тихо сказала:

— Никогда не надевай на себя чужое лицо. У тебя есть свое собственное.

— А может, я потерял его давным-давно? А маска настолько прилипла, что стала второй кожей, и отрывать ее больно.

— Вскрывать нарыв тоже больно — но необходимо, чтобы очистить кровь.

— Твоя логика безупречна, Синяя Бялка, кроме одного маленького нюанса: я здоров.

— Может быть, да, а может, и нет. Но это мы обязательно проверим.

— Это можно воспринимать как вызов?

Она не ответила, лишь пожала плечами и отошла.

— Милая, — бабушка Длора перехватила ее за руку, — скажи, в посмертии, или, как ты его называешь, в вечном сентябре ночь-то бывает?

— Честно говоря, я сама не знаю. Но думаю, если хорошенько позвать, она придет.

— Ну-ну. Давайте, как в детском саду, дружно водить хоровод вокруг елочки и звать Дедушку Мороза, — хмуро ухмыльнулся Антон.