Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)
вернуться

Анистратенко Ася
Шрифт:
* * *
Всё тот же мир. Всё та ж первооснова. Всё тот же запах лавра от венца. И вечный круг магического слова Всё так же манит бедные сердца. Всё та же боль, что нам дала природа. Всё то же безоглядное «прости». Всё тот же путь в стремленье к повороту. Всё те же остановки на пути.
* * *
Я — твой остров, Одиссей, горестная пристань. Под тобой мои пески в золотой гурьбе. И в любви моей к тебе столько материнства, Сколько нежности моей — в мыслях о тебе. Пусть помирятся с тобой долгие дороги, Будут кратким — трудный путь, безмятежной — высь. Я же ветром прошепчу — бережно, в тревоге: «Не остынь», «не обожгись», «в боль не оступись».
* * *
И будет ночь, и будет высший миг Желающим взлететь не понарошку, И будем мы, и будет этот мир — Как вечный хлеб, раздeлeнный на крошки. И будет гром хлестать со всех сторон, Закаркивая вороном, по-птичьи Крылом стегая занятый перрон, По-броуновски злой и хаотичный. И будет важен мне пустяк любой, И будет ветер рвать зонты и души, И боль живую, как твоя любовь, Тяжёлое сомненье не задушит. И будет дождь, как небо голубой, Чтоб после, размывая дни и числа, Над перепутьем, над моей судьбой Насмешливая радуга повисла. И прошлое не порастёт быльём, Грядущее не станет аномально, И будет день, как чистое бельё, Хрустящее от белизны крахмальной.
* * *
Да и были ль снега, Легче самой изысканной ткани?.. Лишь сквозит сединой Эта дикая снежная прядь. Испугался мороз: Заморозил он всех, заарканил… Отступил, ослабел, — И свободными стали опять. В тёплых шубах, как в старых домах, Запотело и душно. Ни за что, ни про что Вёснам зиму свою не отдам! Мы, как прежде, свободны, Да только грязны и недужны, И по лужам бредём, Как по волчьим голодным следам. Божье небо, как эта земля, Мутной грустью наволгло. И плетутся дырявые сети И ночью, и днём. Серой хляби дождливой Нам хватит всерьёз и надолго. Горькой скорби дорожной До самого сердца глотнём.

Страницы Международного сообщества писательских союзов

Анатолий Андреев

Тараканьи бега

У каждого своя война

— Война была не такая, война была другая, — капризно твердила пышная Людмила Дорофеевна, дама представительная, с манерами, целомудренно оправляя оборки платья в цветочек.

— Позвольте с вами не согласиться, — сухо кашляя в кулачок, сопротивлялся субтильный Орфей Иванович. При покашливании на его узкой, но выпуклой груди со сдержанным достоинством позванивали густо посаженные медали, скромно уступившие место в первой — верхней — шеренге двум выразительным орденам.

9 мая 1975 года, в День 30-летия Великой Победы, бравый Орфей Иванович заглянул к Людмиле Дорофеевне с букетом тюльпанов и с не вполне ему самому ясным, однако же достаточно определённым намерением. Праздник придавал уверенности бывшему капитану-артиллеристу, а ныне вдовцу и преподавателю музыкального училища по классу кларнета и флейты.

Дело происходило давно, в Таджикистане, в Ленинабаде, городе Ленина на Сыр-Дарье. Героев рассказа нет уже в живых, но я, любимый ученик Орфея Ивановича, исполнявший самые ответственные партии в оркестре под его руководством, отчётливо помню облик моих невыдуманных персонажей, их искренние интонации, залитый солнцем среднеазиатский сухой май и своё первое тяжёлое недоумение, так усложнившее мою до того беспечную молодую жизнь.

…Цветы Людмила Дорофеевна поставила в вазу, водрузив её в центр овального стола; при этом она, походя, ткнув холёным пальцем большую кнопку, выключила чёрно-белый телевизор «Горизонт», по которому звучали колючие марши, и показывали документальные кадры военного времени. Советские войска непрерывно побеждали врага на всех фронтах и собирались делать это весь день — и вдруг наступила, казалось бы, мирная тишина. В этот момент она и произнесла свою простую фразу про «другую войну», так задевшую Орфея Ивановича. Очевидно, поэтому она повторила её, издевательски не поменяв ни слова.

— Вы ведь водку пьёте? Извините, я не держу в доме водки, — добавила хозяйка.

— Спасибо, я не пью водки, гм-гм, с некоторых пор. Я захватил хорошее вино, если вы не возражаете.

На этикетке креплёного марочного вина «Ганчи» медалей было больше, чем на груди скромного, однако довольно решительно настроенного гостя.

Откупорив бутылку с вином, Орфей Иванович разлил его в бокалы — почти до краёв.

Людмила Дорофеевна воспитанно не подала виду, но как-то удивительно тонко, едва ли не кружевами и манжетами, дала понять, что она не одобряет такие широкие, практически варварские жесты.

— За Победу, за Великую Победу! — неуклюже вставая, сказал Орфей Иванович, игнорируя нюансы её поведения, от которых в любое другое время он получал ни с чем не сравнимое удовольствие, и вытянул вино до конца большими громкими глотками. Людмила Дорофеевна не притронулась к бокалу, даже не пригубила.

— Так какая же была война? — вежливо поинтересовался раненый в ногу и контуженный капитан, дошедший до Берлина, но оказавшийся потом в Средней Азии — за то, что он когда-то высказал своё мнение о войне и о знаменитом генерале (капитан назвал его «людоедом» и «фашистом») в кругу подвыпивших, но весьма бдительных однополчан. Кроме того, ему припомнили, что он обучался игре на кларнете у специалиста, закончившего Венскую консерваторию. Специалиста отправили на Колыму, а его любимого ученика Орфея, коренного минчанина, — туда, где потеплее, в Среднюю Азию.