— А для меня — нет. — Кучерявый оторвался от взрывчатки, чтобы принять более активное участие в разговоре. — Я пришел сюда за деньгами, потому что богатство — не просто богатство, но корни, стебель и цветок власти, а власть освобождает власть имущих и подавляет власти лишенных, поэтому власть нужно подрывать, те, кого угнетают, должны встать на место угнетателей.

Я не стал рыться в памяти, чтобы понять, где я все о уже слышал. Боялся, что такая попытка приведет к перегрузке мозга. Прямо-таки Карл Маркс, переработанный Эбботтом и Костелло[31].

Поняв по выражению наших лиц, что смысл вышесказанного до нас не дошел, Кучерявый перефразировал свою главную мысль:

— Часть денег этой грязной свиньи принадлежит мне и многим другим людям, которых он эксплуатировал, чтобы получить их.

— Послушайте, может, хватит нести чушь? — предложила Лорри Кучерявому. — Корнелий Сноу не эксплуатировал вас. Он умер задолго до того, как вы появились на свет.

Она вошла в раж, оскорбляла тех, кто мог, да и хотел, нас убить.

Я дернул закованной в наручник рукой, чтобы напомнить, что пули, которые ее стараниями могут вот-вот полететь в нашу сторону, достанутся не только ей, но и мне.

Вьющиеся мелким бесом волосы Кучерявого, казалось, закаменели, и теперь он напоминал уже не Арта Гарфункеля, а невесту Франкенштейна.

— Наши действия здесь — это политическое заявление.

В этот момент к ним присоединился и Носач, самый флегматичный из всех троих. Все эти рассуждения о мести и политике так разозлили его, что густые брови, казалось, ожили и шевелились, как две толстенные гусеницы.

— Наличные! — рявкнул он. — Наличные, и ничего больше. Я здесь для того, чтобы хапнуть денег и убежать. Не будь банка, я бы в этом не участвовал, на все остальное мне наплевать, и если вы, парни, тотчас же не заткнетесь и не займетесь делом, я уйду, а с остальным вы будете разбираться сами.

Вероятно, без Носача обойтись они не могли, поскольку его угроза произвела должное впечатление на партнеров.

Их ярость, однако, никуда не делась. Выглядели они как бойцовые псы, которых не спускают с цепи. Глаза горели жаждой насилия, утолить которую они могли лишь в бою.

Как же мне хотелось дать им что-то из выпечки, скажем, немецкий пряник или хрустящее шотландское песочное печенье. А может, шоколадное с орехом пекан. Поэт Уильям Конгрев как-то написал: «Музыке под силу успокоить злобного зверя», но я подозреваю, что хорошая сдоба справится с этим еще лучше.

Понимая, что одной угрозы недостаточно для обеспечения конструктивной коллективной работы, Носач бросил кость идее фикс каждого, начав с Кучерявого:

— Часы идут, а мы должны еще много чего успеть. Вот о чем я толкую. И если мы доведем работу до конца, она станет твоим политическим заявлением, которое обязательно будет услышано, не сомневайся.

Кучерявый прикусил нижнюю губу, в манере нашего молодого президента. С неохотой кивнул зеленоглазому маньяку Носач сказал другое:

— Ты все это спланировал, потому что хотел отомстить за смерть своей матери. Так давай доведем работу до конца, и тем самым ты восстановишь справедливость.

Глаза убийцы библиотекарей затуманились, как и чуть раньше, когда он узнал от меня, что моя мать когда-то гладила мне носки.

— Я нашел номера газеты, в которых описывалась эта история, — признался он Носачу.

— Наверное, читать было очень тяжело, — посочувствовал Носач.

— Мне казалось, что у меня из груди вырывают сердце. Я едва… едва заставил себя прочитать все, — от волнения у него сел голос. — А потом я разозлился.

— Понятное дело, — кивнул Носач. — У каждого из нас только одна мать.

— Дело не в том, что ее убили. Меня разозлила ложь, Носач. Практически все, что написали в газете, ложь.

Глянув на часы, Носач пожал плечами:

— А чего ты, собственно, ожидаешь от газет?

— Все они — капиталистические прихвостни, — заметил Кучерявый.

— Они написали, что моя мать умерла в родах, а мой отец в ярости застрелил врача, как будто в этом был какой-то смысл.

Безымянный маньяк был примерно моего возраста. То есть мы могли родиться в один день… час… минуту. Если он унаследовал красоту и зеленые глаза от матери…

Потрясенный, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я спросил:

— Панчинелло?

Носач нахмурился, и его глаза скрылись в тени густых бровей.

Кучерявый сунул руку под ветровку, ухватившись за рукоятку пистолета или револьвера, торчащую из плечевой кобуры.

Маньяк, убивший библиотекаря и расстрелявший газеты, отступил на шаг, потрясенный тем, что я знаю его имя.

— Панчинелло Бизо? — уточнил я.

Три клоуна установили последние брикеты взрывчатки и синхронизированные детонаторы.