И лавочник с обычным для богатого человека многословием прибавил:

– В этом мире кто не работает, тот не ест.

Пока Виттал вешал пакеты на крюки, лавочник велел Кешаве сесть за прилавок, выдал ему шесть листков бумаги с отпечатанными на них портретами киноактрис и шесть коробок благовонных палочек. Мальчику следовало вырезать портреты, укладывать их на коробки, накрывать целлофаном и клейкой лентой прикреплять целлофан к коробке.

– Когда на коробку наклеена красивая девушка, за нее можно взять на десять пайс больше, – пояснил лавочник. – Знаешь, кто это?

Он показал Кешаве картинку, которую только что вырезал сам.

– Известная женщина, снимается в индийских фильмах.

Кешава начал вырезать следующую актрису. Прямо перед ним стояла под прилавком спрятанная туда лавочником бутылка спиртного.

В полдень пришла с едой жена лавочника. Она посмотрела на Виттала, который сразу отвел взгляд в сторону, на Кешаву, глядевшего ей в лицо, и сказала:

– На обоих еды не хватит. Отошли одного к цирюльнику.

И Кешава, следуя указаниям лавочника, которые он запомнил назубок, пошел по незнакомым улицам и пришел в ту часть города, где работал уличный цирюльник. Столик цирюльника стоял у стены, а зеркало висело на гвозде, вбитом между знаком борцов за ограничение рождаемости и плакатом, призывающим всех остерегаться туберкулеза.

Перед зеркалом сидел обернутый в белую простынку клиент, цирюльник брил его. Кешава подождал, когда клиент уйдет.

Цирюльник поскреб затылок, оглядел Кешаву с головы до ног.

– Чем же мне тебя занять, мальчик?

Поначалу он смог придумать только одно: поручил Кешаве держать зеркало перед клиентами, чтобы они, побрившись, могли затем осмотреть себя. Потом велел ему стричь ногти и подрезать мозоли на ступнях бреющихся или стригущихся клиентов. А потом – сметать волосы с тротуара.

– Дай и ему поесть, он хороший мальчик, – сказал цирюльник жене, когда в четыре часа она принесла чай и печенья.

– Это мальчишка лавочника, значит, он и сам прокормиться может. Да к тому же он хойка, ты что же, хочешь, чтобы он ел с нами?

– Он хороший мальчик, пусть поест. Хоть немного.

И только увидев, с какой жадностью набросился Кешава на печенья, цирюльник сообразил, почему лавочник прислал его сюда.

– Боже! Так ты целый день ничего не ел?

Когда на следующее утро Кешава пришел к цирюльнику, тот похлопал его по спине. Он все еще не придумал занятия для Кешавы, однако большой проблемы в этом уже не видел. Так или иначе, нельзя было позволить, чтобы мальчик с таким милым лицом целый день голодал в лавке. И в полдень Кешаву покормили. Жена цирюльника ворчала, однако он вывалил на тарелку мальчика большую порцию рыбы с карри.

– Он старательный, он заслужил.

В этот вечер Кешава обходил с цирюльником дома: они вставали посреди двора и ждали, когда к ним выйдет какой-нибудь клиент. Затем Кешава расставлял деревянный стульчик, цирюльник завязывал на шее клиента белую простынку и спрашивал, как его сегодня подстричь. А покончив со стрижкой, махал простынкой, стряхивая с нее завитки волос, после чего направлялся с Кешавой к следующему дому, высказывая дорогой мнение о последнем клиенте.

– У этого не встает, по обвислым усам видать, – сказал он об одном.

А увидев непонимающий взгляд Кешавы, добавил:

– Похоже, ты об этой стороне жизни пока мало что знаешь, а, мальчик?

И, пожалев о своей болтливости, прошептал:

– Только жене ничего не пересказывай.

Всякий раз, как они переходили улицу, цирюльник хватал мальчика за руку.

– У нас тут dangerous [8] , – говорил он, произнося ключевое слово по-английски, подрагивающим голосом, словно в иностранном словце уже содержалась целая драма. – В нашем городе на миг зазеваешься, и все – тебя уже нет. Dangerous.

К ночи Кешава вернулся в проулок за рынком. Брат крепко спал, лежа ничком на земле, он так утомился, что даже накрываться ничем не стал. Кешава развернул простыню и накрыл ею Виттала до самого носа.

Поскольку Виттал уже спал, Кешава положил свой матрасик вплотную к братнину, так, чтобы соприкасались их руки. Потом полежал, глядя на звезды, и уснул.

Среди ночи его разбудил страшный шум: трое котят скакали по нему, гоняясь друг за другом. Кешава уже видел утром, как сосед по проулку наливает котятам молоко в миску. Тельца у них были желтые, а зрачки вытянутые, похожие на отметины от когтей.

– Деньги-то приготовили? – спросил сосед, когда Кешава подошел к котятам, чтобы погладить их. И объяснил, что Виттал и Кешава должны заплатить местному «хозяину» – одному из тех, кто собирает на улицах Киттура плату с бездомных в обмен на «защиту» – главным образом, от него самого.

– Но где же он, этот Хозяин? Мы с братом ни разу его здесь не видели.

– Нынче ночью увидишь. Нас уже предупредили. Так что готовь деньги, не то он тебя поколотит.

В следующие несколько недель жизнь Кешава шла словно по накатанной колее. По утрам он работал у цирюльника, а когда работа заканчивалась, оказывался предоставленным самому себе. Он бродил по рынку, до отказа, как ему казалось, забитому сверкавшими на солнце дорогими вещами. Даже кормившиеся отбросами рыночные коровы и те выглядели куда более толстыми, чем коровы его деревни. Он гадал, что может быть в отбросах такого, от чего коровы жиреют? Одна из них, черная, с огромными рогами, расхаживала по рынку, точно волшебное животное, явившееся из какой-то другой земли; в деревне Кешава любил кататься на коровах верхом, ему очень хотелось забраться и на эту, но здесь, в городе, он сделать это не решался. И еще. Ему казалось, что в Киттуре, куда ни глянь, непременно увидишь еду, здесь даже бедняки не голодали. Он своими глазами видел у храма джайнов, как еду целыми половниками накладывают в сложенные чашкой ладони бедняков. Видел лавочника, пытавшегося выспаться посреди рыночного шума, засунув голову в мотоциклетный шлем. Видел лавки, в которых торговали стеклянными браслетами, белыми рубашками и майками, лежавшими в целлофановых пакетах; видел карты Индии с нарисованными на ней штатами.