...Во время одной из последних поездок в Митино я стал невольным свидетелем вспышки свирепого щербаковского гнева. Обычно сдержанный, чуточку ироничный, улыбчивый доктор был в бешенстве и громко кричал: “Чего нема в нашей стране, чтобы навести порядок, — так это смертной казни! И особенно за преступное равнодушие к человеку!” Чуть поуспокоившись, мой друг объяснил: “Только что была у меня одна сотрудница, вся в слезах и отчаянье. Оказывается, у ее молодого сына — рак легких. И аномалии были “угаданы” рентгеном еще год назад, но коновалы в райбольнице не присмотрелись вовремя к снимку... Нет, к стенке за это, к стенке!”

* * *

Одно из любимых, ключевых слов Щербакова — п е р с п е к т и в а. Оно определяет всю его кипучую деятельность, наполняет ее волей, энергией и смыслом. Жизнь без перспективы, без мечты — скучная рутина, благополучное серое бытование, и больше ничего...

В тридцать с небольшим лет он уже возглавил санаторий “Летцы” под Витебском — учреждение знаменитое, авторитетное, начальство областное любило там отдохнуть и подлечиться. Чего, спрашивается, еще человеку надо? Почет, уважение, покой... “Остановись, мгновенье!”

Но тут вдруг пришло предложение из России: переехать в Калининскую область, под Торжок и наладить работу в колхозном санатории “Митино”. Весьма осторожно и туманно ему объяснили: не везет с руководителями, коллектив разболтан, жалобы идут потоком, районное начальство просто не знает, что делать... “Вы же фронтовик”, — сказали ему, заранее веря, что бывший фронтовик не сробеет, не отступится.

Сборы были недолги; никаких комплексов, связанных с переездом на “чужбину” с родной белорусской земли, и в помине не было. У нас у всех тогда был общий адрес, общий дом: Советский Союз. Вопрос был только в одном — получится ли на новом месте и с новыми людьми?

Приехали. Восхитились. И — ужаснулись... Дивная природа, леса кругом, чистая речка, оглушительная тишина, грибы, ягоды — рай небесный! И в то же время кругом разруха, грязь, “мерзость запустения”, как говорил Ф. М. Достоевский. Котельная на ладан дышит; электросеть на “жучках” еле держится, вода ржавая, да и ту подают в столовую и палаты через час по чайной ложке. В общем, куда ни кинь, везде клин. Ничего себе “база отдыха трудящихся”, ничего себе — “перспектива”... Но он, 36-й (!) по счету главврач санатория “Митино”, эту перспективу увидел. И добился в конце концов, что она осуществилась — его верой, волей и целеустремленностью.

Начал, решительно и не раздумывая, с главного — с кадров. В этом вопросе он всегда и полностью был согласен с товарищем Сталиным. Пьянь, кляузников, бездельников, бездарей, неучей — вон! В первые недели с ним рядом остались всего пятеро, зато самых надежных и упрямых, как он сам. Рискуя всем (включая неизбежное недовольство местного руководства), закрыл “лавочку” на несколько месяцев и начал наводить порядок.

Жизнь заставила на короткое время забыть об основной профессии. Щербаков стал (и, как потом выяснилось, на долгие годы) инженером, строителем, коммунальщиком, снабженцем — целый букет “смежных профессий”! В почти забытом Богом Митино зарычали бульдозеры, застучали топоры, старинный парк наполнился ревом моторов. Сдвинулась с мертвой точки и вскоре поднялась под крышу долгостройка — замороженный более десяти лет трехэтажный корпус для отдыхающих. Посветлел, помолодел знаменитый дом Львова на берегу Тверцы. Там разместилась гордость Щербакова — столовая, украшенная огромными старинными зеркалами, каким-то чудом сохранившимися с XIX века. Сразу и навсегда были изгнаны из княжеского дома годами до того царившие в нем “столовские” запахи вареного лука и кислой капусты. Тоскливые запахи бедности и равнодушия.

“Помнишь, что говорил Наполеон? Путь к сердцу солдата лежит через желудок”, — сказал как-то Андрей Алексеевич и, улыбнувшись, добавил: “Как только я столовую наладил — первые благодарности от отдыхающих появились. Нет, все-таки самое важное — это обеспечить прорыв на главном участке!”

Вторым участком была котельная. Затем жилье для сотрудников, преимущественно новых, которых тщательно — от кочегара до врача-специалиста — подбирал самолично. Приходили и старые, изгнанные: “Возьми назад, Алексеич, ради Бога! Осознали все, каемся, слово даем!” Некоторым поверил и до сих пор не жалеет об этом. “Я еще тот кадровик, глаз как алмаз!” — говорит Щербаков, и это, хоть звучит с легким оттенком хвастливости, тем не менее, чистая правда.

Раз уж пошло на то — надо рассказать об этой особенности доктора, об этом “оттенке”. Абсолютно все у него в Митино “самое лучшее”, самое-самое! И было бы это похоже на бахвальство, если бы не убеждающая любого скептика уверенность Щербакова в своей правоте. Плох, говорят, тот солдат, который не носит в своем ранце маршальский жезл. Для любого большого дела нужна высокая творческая установка, нужна неколебимая вера в себя. А иначе получится одно только ремесло, обыденщина, кое-как да как-нибудь.

Митинский доктор — максималист; в его лексиконе, рядом с перспективой, еще одно любимое слово — о п е р а ц и я. Каждый рабочий день для него — это цепочка операций, больших и малых; по умению осуществлять их оценивается человек и его мастерство. “ П р о в а л и л о п е р а ц и ю ” — самый суровый упрек в его устах, даже если идет речь, допустим, об ошибках в сервировке стола. Мелочей нет, из них складывается мозаика жизни, они портят отдых — и потому нельзя ни на минуту никому давать послабления за “мелочи” и огрехи. “Провал операции” тогда неминуем, как и потери, и прежде всего такая страшная и недопустимая, как подрыв авторитета здравницы.