Наши войска захватили при этом 140 немецких танков, 7 бронемашин, 70 орудий разных калибров, в том числе 36 дальнобойных, 95 минометов, из них 4 шестиствольных, 84 пулемета, 2350 автомашин, 183 мотоцикла, свыше 1 миллиона патронов, 2 склада боеприпасов, склад продовольствия и другие трофеи.

На поле боя немцы оставили свыше 5000 трупов солдат и офицеров. Количество раненых немцев в несколько раз превышает число убитых”.

Это сообщение Совинформбюро было опубликовано в газетах 20 ноября, а передано по радио 19-го. Я не случайно упоминаю обе даты.

Именно 19 ноября началось грандиозное контрнаступление советских войск под Сталинградом. Ободряющая весть, долетевшая с седого Кавказа до берегов Волги, прибавляла сил тем, кто направлялся на историческую битву с врагом...

Виктор ЛИХОНОСОВ

Записи перед сном

1983

Так как-то получилось, что великая моя юношеская любовь к театру кончилась в зрелые годы полным равнодушием. Но если бы не было этой любви, я бы никогда не догадался о возможности заняться литературой...

Хорошо, что я не учился в Литинституте, долго воображал себе этот институт местом, созданным для любимцев богов, понятия не имел о том, что в общежитии каждый, кто чувствовал в себе талант, считал своим долгом пьянствовать и чудить: ходить по коридору общежития голым, но в валенках, прыгать с третьего этажа, кричать “хочу бабу!”, любить, что о твоих проделках рассказывают всем подряд. Дело даже не в этом. “Учиться на писателя” как-то странно. Ты еще ничего не пережил, а уже думаешь, что тебе надо будет писать книги. И мне кажется, камень этой необходимости давит на бывшего студента до конца дней. При этом теряется какое-то естество, а в начале работы душе мешают всякие лекции о мастерстве...

— Ну что ты хочешь! В Петербурге до революции Бунин переходил на другую сторону улицы, когда видел Мережковского. А во Франции должен был наведываться к нему в гости. Вот что ему досталось.

15 марта. Вчера и сегодня пишу главу “Екатеринодар”, 1919"*. Всю эту печальную жизнь проколоть бы пронзительной музыкой, я так мелодично все чувствую. Как жалко мне их! Они уйдут. И я бы ушел, кажется, за ними.

С 28 марта на 29-е. Не сплю, думаю в темноте: не тот роман! не то, что принято писать об этом времени. Наверное, мало найдется людей моего поколения, которые бы так невинно сочувствовали всему, что происходило давным-давно.

30 марта. 3 часа ночи. Вышел во двор. Пахнет цветущими сливами, абрикосами. Горевал над своей рукописью. Закончил главу “Хиромантка...” Заснул в 5 часов. Утром Настя уехала с бабушкой на дачу.

30 марта. Переписал последнюю главу IV части — “Исход”. Ушли навсегда.

21 апреля. Все эти дни читаю “Пушкин в жизни” Вересаева, статью Ахматовой, “После смерти Пушкина” Одобовской и Дементьева.

Чувство не прощает Наталье легкомыслия! Нельзя простить ее за то, что она после того, как была предотвращена первая дуэль с Дантесом и Пушкин еще страдал в одиночестве, продолжала подмигивать Дантесу. Наталья не любила Пушкина в обществе, может быть, даже стеснялась его некрасивости. Ободовская и Дементьев умиляются ею, забывают при этом подумать о ее позднем возрасте: что ей оставалось на закате, как не быть примерной? В письмах она почти не упоминала о Пушкине. Баба, она приспособилась к новой жизни возле Ланского и дорожила ею. Интересно, что она рассказывала взрослым детям об их великом отце? Поразительно то, что ни она, ни дети не вели дневников, не написали воспоминаний. (Дальний читатель вредный — ему все дай.) А дворяне любили писать для себя. А Вяземский! а эти Карамзины! а братец Левушка! Посредственные души. Чужие люди (Анненков, Бартенев) сделали больше, чем родственники и друзья. Жили и жили себе. Или мы их нынче не понимаем?

14 мая. Читаю письма Петрарки и думаю: сколько веков его уже нет! Подумаешь, открытие! — скажут. Но все банальное становится под гнетом чувства великим, ты этим живешь каждый раз как будто впервые.

17 мая. Умер Ф. А. Абрамов.

9 июня. Все дни — горькое сознание ошибки: зачем я взялся за этот роман? Зачем растянул работу на долгие годы? Страшно оглянуться назад. Сижу над правкой главы “Тамань”.

Без конца могу перечитывать “Темные аллеи”, “Таню”, “Несрочную весну” (да почти всего Бунина), “Даму с собачкой”, “Дом с мезонином” Чехова, “Два гусара” Толстого, “Тамань” Лермонтова, всю прозу Пушкина.

1985

22 ноября. Перечитываю (через 12 лет) “Грасский дневник” Г. Кузнецо­вой. 1927 год — это разгар романа И. А. и Г. К., и смешно читать, когда Иван Алексеевич, такой жестокий к бабскому письменному рукоделию, “настаивал на более упорной работе для меня”. В таких случаях влюбленные профессора пишут своей подруге статьи, диссертации, а Бунин упоенно дурачит ту, для которой вся ее поэзия — повалиться на постель в отсутствие жены Веры Николаевны...