Шрифт:
В обилии слов о Марксе-ученом С. Кара-Мурза в одном только месте с видимой неохотой, словно извиняясь за “промашку” классика, пишет: “...создавая идеологию пролетарской революции, марксизм пошел по пути создания простой и убедительной модели истории”.
Маркс, без сомнения, был великим ученым, он гордился (порой с избытком тщеславия) своими открытиями. Но он напрочь отрицал философию как “науку наук” и все свои открытия делал во имя одной, но пламенной страсти — пролетарской революции. И он был революционером, возможно, не меньше, чем ученым и, видимо, не без основания полагал, что для революции важнее “законы”, а не научные изыски. И в этом был свой величайший резон — “законы” творят ИДЕАЛ. Не будем всуе поминать сакральное слово “религия”, но скажем со всей определенностью: без ИДЕАЛА не совершается ни одна революция, а уж тем более не побеждает.
Именно такого Маркса и восприняли большевики. Такой его революционный истмат и заложили они в советскую идеологию. И, право же, зачем усложнять в сущности простую истину: абсолютное большинство советских людей либо не имели понятия, либо весьма поверхностно представляли себе, что такое “истмат”, но всем своим отзывчивым сердцем вобрали в себя его духовный завет — ИДЕАЛ (ВЕРУ В КОММУНИЗМ).
Этот идеал разбудил невиданную доселе энергию всего народа и вознес СССР на вершину мировой цивилизации, дал силы одолеть самого страшного и сильного врага за всю историю человечества.
Одним из важнейших свидетельств истории, как известно, является искусство, способное с неповторимой убедительностью запечатлеть в художественной форме общественное сознание.
Три уникальных феномена советской цивилизации — литература, кино и песня — займут в мировом пантеоне искусства свое особое место, именно как творения великой жизнеподобной мечты (идеала), духовно окормляющей высокие человеческие устремления и смягчающей реальную жизнь особой человечностью, опрятностью чувств и красотой поступков. Обратим внимание на нынешние “стремления” и на то, кто и как их “окормляет”, чтобы понять великий смысл жизни с ИДЕАЛОМ, порожденный у нас, между прочим, тем истматом, который С. Кара-Мурза называет “вульгарным”.
Строго говоря, “вера в коммунизм” — не изобретение Маркса. Но он придал этой вековечной мечте угнетенных идею НЕОБХОДИМОСТИ — НЕИЗБЕЖНОСТИ (и даже сегодня это долженствование невозможно оспорить; можно ли его доказать — это другой вопрос).
Вот почему, как справедливо замечает С. Кара-Мурза, в России, где революция совершилась не по истмату, “именно в понятиях марксизма восприняла наша культура мечту о коммунизме”.
Больше того. Ощущение, что “вера в коммунизм” напрямую вытекает именно из марксизма, такое ощущение у людей в СССР было всегда... Покуда верили.
Но как бы там ни было, “вера в коммунизм”, если говорить о сущности явления “советская цивилизация”, раскрыла в советских людях “русскую тайну”, предмет восторженного удивления и желчной зависти Запада, рождающей у них комплекс неполноценности, — они ненавидят и страшно боятся России. Тайна эта — феномен “мобилизационного сознания” — русский уникальный прыжок в НЕВОЗМОЖНОЕ.
Я думаю, что главная причина победы в Отечественной войне ( в условиях, теоретически полностью исключающих победу) заключается в том, что советские люди сумели выдержать СВЕРХПРЕДЕЛЬНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ, какое не проявил и не может проявить ни один народ в мире. Три главных фактора помогли держать напряжение: русский архетип, советская тоталитарная цивилизация и ее вождь Сталин — неповторимый гений мобилизационной системы.
Умением держать сверхнапряжение объясняется, по-видимому, и терпение народа последние десять катастрофических лет. Трудно поверить, но, судя по всему, предел терпения, рождающий, как утверждают историки, пугачевых и разиных, еще не наступил. Но пружина сжимается...
Чувство мобилизации-рывка — вектор русского этнического сознания. В период его зарождения это чувство самым естественным образом формировалось под влиянием особой географии России: короткий период посева, короткое лето для вызревания зерновых, короткое время жатвы. Чтобы выжить в таких условиях, как отмечает Ключевский, природа требовала от русских невиданного в мире напряжения человеческих сил в короткий период времени.
Но мобилизация не может длиться долго. Это ведь надрыв, пассионарность, полное исчерпание психических и физических ресурсов, даже тех, избыточных, заложенных в человеке природой.
Расслабление (демобилизация) объективно неизбежно. И тогда же неизбежно возникает вопрос о социальных мотивациях (индустриализация прошла, война выиграна) — как теперь стимулировать энтузиазм? Ведь “мобилизационное сознание” — это добровольная и счастливая жертвенность, которая не только напрягает сверх меры, но и подвигает мириться с материальными лишениями, постоянно ощущать их временность, опираясь на устойчивую психологию “светлого будущего”. Что предложить народу, когда “временность” истекает и возникает опасность девальвации самой идеи “светлого будущего” (более чем скромный достаток, коммуналки, постепенное расслоение людей по уровню жизни — все это не могло длить жертвенность беспредельно). Выбор был небогат, а если быть точнее — материальный стимул неизбежно выходил на социальную “авансцену” советской системы.
А это, в свою очередь, потребовало от системы очень ответственного шага, который, как показала история, должен был испытать русский социализм на жизнеспособность. Было жизненно необходимо, не ревизуя “законы” (“вера в коммунизм” должна быть незыблемой, это самая главная несущая опора цивилизации; когда она начинает колебаться, открывается путь к катастрофе; так и случилось), осуществить плавное и плодотворное реформирование мобилизационной системы приблизительно так, как это сделал Китай. (Речь идет не о конверсии, ее мы провели блестяще после войны; разговор о реформировании системы.) Но такой шаг требует гения реформ. Увы, во всей истории России — это самый большой дефицит.