Миф третий. Торжество демократии в январе 1968 года, когда Дубчека выбрали первым секретарем ЦК КПЧ.

Дубчека никогда никто бы не выбрал, если бы не холодные отношения между Брежневым и тогдашним чешским партийным лидером Антонином Новотным. Они не заладились сразу после 14 октября 1964 года, когда был смещен Хрущев и Брежнев сообщил об этом по телефону всем руководителям стран Варшавского договора. Вот что сказал Новотный (запись самого Брежнева): “Немножко для меня сразу неожиданно, не думал так. У нас будет шум. Говорю вам откровенно. Это так неожиданно. Так я думал, что Вы будете руководить по партии, а т. Хрущев предс. Сов. Министров.

Но затем поздравил меня и т. Косыгина. Сказал — ну что же, люди приходят и уходят, а идеи остаются...” В общем, сказал, как плюнул. Брежнев этого не забыл. Эта холодность между ним и Новотным не осталась не замеченной карьеристами из ЦК КПЧ — Гендрихом, Коуцким, Кригелем, Цисаржем, Пеликаном, Шиком, Смрковским и другими. Они понимали, что если советский руководитель не расположен к их начальнику, то долго ему на высоком посту не протянуть. Но кто придет ему на смену? Человек, равный по авторитету Новотному, в Чехословакии был один. Но это был вовсе не Дубчек, а опальный Густав Гусак, который еще в 1944 году руководил Словацким национальным восстанием, а после войны возглавлял правительство Словакии, хотя коммунисты там проиграли выборы. Гусак, с одной стороны, недолюбливал чехов, а с другой — являлся автором идеи вхождения Словакии в СССР (без Чехии). Он имел множество врагов среди евреев в руководстве КПЧ (начиная с генерального секретаря Сланского), так как считал их “небла­го­надежными”, — наверное, потому, что большинство евреев-коммунистов в 1939—1945 годы находились в эмиграции на Западе. В 1951 году Рудольфа Сланского и его соратников арестовали (между прочим, среди них были будущие сподвижники Дубчека — председатель Национального собрания Смрковский и министр внутренних дел Павел). Эта история получила широкую известность, но весьма одностороннюю, как вообще всё в “чехословацких делах”. Госбезопасность ЧСНР действовала в духе Берии: “выбивала” не только “космополитов”, но и “патриотов”. В 1951 г. взяли и Гусака по доносу партийного руководителя Словакии Широкого, приговорили к пожизненному заключению. На свободу он вышел только в 1963 году. По свидетельству деятеля “Пражской весны”, секретаря ЦК КПЧ З. Млынаржа, Гусак “был сам по себе личностью, превосходившей своими способностями большинство тогдашних коммунистических лидеров”. Но именно поэтому его боялись как огня и «консерваторы», и «прогрессисты» в руководстве КПЧ. Первые его просто «зажимали», а последним пришла в голову мысль, что, пока Гусак не встал крепко на ноги и не занял место Новотного, следует посадить на это место своего человека. Но кого, они долго не могли договориться. Помощник Брежнева Александров-Агентов записал смешную сцену: “... когда секретарю Президиума ЦК КПЧ Гендриху Брежнев прямо задал вопрос, кто, по его мнению, мог бы с успехом и достаточно авторитетно заменить Новотного на его постах (секретарском и президентском), Гендрих, не моргнув глазом, немедленно ответил: “Я”. Когда он вышел, Брежнев только покачал головой и сплюнул”.

На этих переговорах в конце декабря 1967 года, которые продолжались 18 часов без перерыва, Брежневу больше других претендентов (Гусака, впрочем, среди них не было) понравился первый секретарь компартии Словакии Александр Дубчек, или попросту Саша, как он его называл. “Наш Саша”. Саша был сравнительно молод, во время войны жил у нас в Казахстане, учился в Москве и, кроме того, растрогал Брежнева, когда в откровенной беседе пустил слезу и сказал, что его, давнего друга СССР, самодур Новотный не взял с собой в Москву на празднование 50-летия Октября. Брежневу подобные переживания были близки и понятны со времен Хрущева. Вот что он, например, написал в тезисах своей речи на памятном заседании Президиума ЦК 13 октября 1964 года, когда снимали Никиту Сергеевича (сохранено А. Александровым-Агентовым): «Как вы отзываетесь о товарищах о Секретариате? Вы ведь не знаете работу секретариата он ведет большую работу. А вы говорите что мы как кобели сцим на тумбу» (сохранены особенности орфографии и пунктуации оригинала).

По официальной версии, Брежнев сам предоставил чехам решать, кому ими руководить (“Это ваше дело”), а по неофициальной, если верить тому же Млынаржу, дал понять, что не против кандидатуры Дубчека: “Наш Саша все же хороший товарищ”. Вскоре, в январе 1968 года, Дубчека выбрали первым секретарем.

Миф четвертый. “Социализм с человеческим лицом”.

Никакого “нового дыхания” социализм при Дубчеке по сравнению с социализмом Новотного не получил. Была лишь либерализация прессы, отмена запретов в искусстве, как и в СССР при Горбачеве. Короче, “глас­ность”. Вожди КПЧ красовались на публике, боролись за рейтинги, как и нынешние политики, но “сближаться с народом” не торопились. Об отмене привилегий партноменклатуры не шло даже речи. Удивительно, но и “неформальная” чехословацкая пресса не писала об этом, в отличие от “демократической” при Горбачеве! А все потому, что газетчикам за это сразу могли свернуть головы, невзирая ни на какую “весну”. Было за что! Привилегии, которыми обладало тогдашнее руководство КПЧ, по-моему, даже превос­ходили советские (хотя, естественно, не мне их сравнивать). Секретарю ЦК, например, полагались отдельные особняки в городе и за городом. Мог он жить и в спецдоме, принадлежащем ЦК. Квартплата была символической, а за закуски, напитки, сигареты, подававшиеся у него в кабинете, вовсе ничего платить было не нужно. Огромная зарплата, в сущности, складывалась в чулок. “На сбережения, накопленные за полгода с секретарской зарплаты, я смог относительно безбедно прожить три года...” — пишет Млынарж. Он получал 14000 крон, из которых 6000 не облагались никаким налогом. Секретари, которые были одновременно членами Политбюро, получали еще больше. Жалованье самого Дубчека, “нашего Ленина” (как писала о нем чехословацкая пресса), составляло 25000 крон. А средняя зарплата в ЧССР была 1400 крон.

“...То был демократизм рациональный, в какой-то мере даже аристо­кратический, а потому сентиментальный и уж совсем не бескорыстный”, — пишет З. Млынарж.

Показательна история, случившаяся с автором красивого лозунга “социализм с человеческим лицом”, неким Радованом Рихтой, членом ЦК КПЧ при Дубчеке. В начале 70-х годов довелось ему подвозить на своей машине незнакомую девушку. По пути они обогнали колонну советских военных грузовиков с солдатами. Девушка вдруг плюнула в них через окно. Рихта затормозил и приказал девушке выйти. Ему бы сделать это подальше, ведь опле­ванная колонна их уже нагоняла... Ничего, конечно, наши солдаты девушке не сделали бы, скорее всего, даже не остановились бы, но каково “человеческое лицо” Рихты!

Видимо, чешские коммунисты-демократы были не так уж сентиментальны, как пишет Млынарж. Отсюда и:

Миф пятый. Дубчековское руководство не держалось за свои посты и уходило в отставку с гордо поднятой головой, не в силах мириться с советской оккупацией.

Никто из них добровольно не подал в отставку. Между тем, если бы они сделали это сразу после ввода войск, то создали бы для СССР большую проблему. Представьте, если бы оплотом сопротивления стала местная компартия! А дело к тому, между прочим, шло.

22 августа 1968 года в пражском рабочем районе Высочаны, в огромной столовой завода ЧКД, под охраной вооруженных рабочих из отрядов Народной милиции, начал свою работу XIV чрезвычайный съезд КПЧ. В основном на нем присутствовали представители столичных парторганизаций. Этот съезд, собравшийся столь оперативно, сделал практически невозможным создание подконтрольного Москве Революционного рабоче-крестьянского правительства (вроде венгерского в 1956 году). На съезде был избран новый Президиум ЦК, в котором зарезервировали места для уже переправленных в СССР старых руководителей. Обязанности первого секретаря ЦК возложили на некого Венека Шилгана, профессора Высшей экономической школы. Новый Президиум ЦК был “дубчековским” по своей окраске, но в него, однако, вошли и такие люди, как Густав Гусак.

Высочанский съезд обратился за помощью к международному комму­нистическому движению, потребовал вывести иностранные войска с терри­тории ЧССР и возвратить в Прагу руководителей страны. Правда, предложение о денонсации ЧССР Варшавского договора и провозглашении нейтралитета не было поддержано большинством съезда. Но это, конечно, являлось слабым утешением для Москвы, потому что получалось: от чего уехали, к тому и приехали.

Что было делать в этой ситуации советской стороне? Разгонять высочан­ский президиум ЦК, неминуемо вступая при этом в вооруженный конфликт с рабочей милицией? Но на этом пути можно было больше потерять, чем обрести. Конкретно — потерять компартию Чехословакии. Пришлось бы с нуля создавать новую, которая не пользовалась бы никаким авторитетом в обществе.