Однажды, осмысливая свое бытие, прислал длиннющее письмо, в котором благодарил за доброе внимание всех, кто его не забывает. Оценивал только что полученный альманах “Кострома”: “На высоком уровне получилось издание, прочитал с превеликим удовольствием, теперь сия книжка по деревне путешествует из рук в руки. Есть для меня радость... О своих каких-либо перспективах наивно мечтать. На прозу все-таки не перешел, это она на меня навалилась, как и на многих других граждан российских. Рыпаюсь, конечно, как могу, да силы слишком неравны. Главу районной администрации Елшина упрекнуть не в чем, и так мужик постарался хлопотами о доме. В этом году дали по 50 рублей три месяца — иссякли. Сотня отныне кажется астрономической суммой. Появись она у меня, купил бы на всю хлеба да сухарей насушил: месяц живи — горя не знай. Пока же лук да крапива — основной рацион. Огород, разумеется, посадил; все необходимое. Жду, скоро будет поспевать. Тогда оживу — не для благих дел, так для более достойного существования...”.

За бытовыми трудностями, за всем житейским “мусором” приписка: “Стишков” горсточку все же посылаю, чтобы убедились: нечем особо хвалиться. Прочтете и в корзину бросьте. Может быть, летом что-нибудь повеселее споется...”.

Иногда его навещают друзья, неравнодушные журналисты, любопытные дамочки в поисках экзотики. Не оставляют без эпизодического внимания сотрудники газеты “Галичские известия”. Приехала к нему Алевтина Лапшина, чтобы уговорить на съемки предъюбилейного фильма. Сергей ответил: “Суета. Кому все это нужно”. О нынешнем настроении поэта можно судить по его более подробным в этот раз ответам. Живет он на хуторе, конечно, без электричества. “А зачем оно? Есть печь, лучина. Бояться некого. Для понимания смысла жизни, чувства свободы необходимо уединение. Живи, радуйся жизни. В этом плане я счастлив”. К земному плодородию у него интерес — считает спасительным труд на земле, она легкая здесь, супесчаная, хорошо отзывается урожаем. Вот собрал тыкву, около двух тонн отправил. Орешник порадовал. “На двух сотках возделываю клубнику. В июне-июле у меня сладкий сезон”. Показал он журналистке и свою землянку, в которой зимовал в прошлом году, теперь там у него кролики живут.

Иногда его навещают ребятишки, но и один Сергей не скучает — “все вокруг живое: и земля, и река, и лес, и солнце над миром. И везде присутст­вует Бог”. Так он и сказал: “Положась на волю Божью, / Я бреду по бездо­рожью — / С тех, кто бродит без дорог, / Бог не требует налог”.

Конечно, летом вольнее, привольнее. Выйдет он за околицу в свои владения, и станет ему легче. “Целый мир удручен тишиной. / Почему-то все реже мне снится / Алый парус над синей волной”. А за кустами речная излучина блестит, волнится березовая роща на берегу, вдалеке сосновый бор зовуще темнеет. И повторяется спасительное: “Кто сказал, что я не летаю, что потеряны оба крыла?” Иногда “поют луга, поют леса, / Им подпевают небеса, / А музыка народная”.

Но зима-то у нас долгая, затяжная в России зима. “От мороза ли щеки розовы? / Или ветер их целовал? / Ты стоишь одна под березами, / Спрятав пальчики в рукава”. В предчувствии весны и другие темы проклевываются. Нет, не в поздний зимний час, когда жутко от темноты и безлюдья, любовная лирика ласкает еще не уставшее сердце. Все-таки бывают просветы между осенью и весной. Надеждами человек живет и утешает себя: “Придет весна — посею пальмы / И буду финики срывать”. Под Новый год о пальмах заговорил.

У каждого зяблика свой голос. “В куче неубранных яблок, / Скрытых опавшей листвой, / Ищет взъерошенный зяблик / Голос потерянный свой”. И дергачом можно себя чувствовать или молодым петушком, который летать не умеет, “зато кукарекает знатно”. Бывает такая жизненная полоса: сковывает страх потерять свою песню.

Сергей сам себя выверяет под надзором небес и матушки-природы, душу свою испытывает на разных диапазонах. Идут стихи без названий то на вдохе, то на выдохе. “Не поле перешел — / Полжизни прожил. / И все бы хорошо, / Да совесть гложет”. Идут стихи негромкой исповедью, складывается история души. Остановишься, задохнешься на крутой тропе — замолчишь, словно насовсем исчезнешь, забытый, невостребованный. “Тогда лишь я чего-то стою, / Покуда кто-то ждет меня”. Пока еще вспоминают, окликают, желая хоть как-то помочь. На окликания наши отзывается он с промедлением.

“Ваша экстренная помощь подоспела вовремя. Спасибо большое! Не мог сразу ответить, так как все денежки потратил на продукты (грешен: купил и бутылку — не пойдешь Новый год встречать с пустыми руками), конвертов не купил — почта не работала. Вот и причина молчания. Извиняюсь. Дела мои идут, настроение бодрое, Муза не покидает вторую неделю. Строчу, наверстывая упущенное (благо брюхо не донимает своими претензиями). Записывать вирши приходится на амбарных листах — туго с бумагой”.

Летом у него день рождения... Хорошо бы подоспела к этому времени книжка избранной лирики. Да вот департамент культуры зажимает финансы.

Под народную музыку прислушаются читатели к содержанию избранных стихотворений в пространстве от “а” до “я”, сопроводительно разделенном иллюстрациями, и станут понятны несомненные достоинства этой лирики: искренность, душевность, естественность голоса, дарованного свыше. Вновь и вновь хорошо знающие Сергея Потехина будут вспоминать будто бы мимоходом сказанное однажды:

Вырос в поле глупенький

Василек голубенький...

Не понять ему никак,

Почему же он сорняк.

Новая весна растормошила реку. “Серые, в зареве алом, / Зайцы плывут на бревне”. Живет недалеко от Костомы на хуторе лирический бобыль, звезд с неба не хватает, государству с него взять нечего, разве теперь придется аренду за землю платить. За ту землю, на которой родился да шалаш поставил, землянку выкопал...

Общее дело

Эта подборка читательских писем целиком посвящена откликам на главы из книги Александра Михайлова “Личное дело” (“Наш совре­менник” 2003 г. № 1, 2). Они столь же проти­воречивы, как и те два письма, которые мы опубли­ковали в № 5 журнала