Вот с какой точки зрения, на наш взгляд, нужно оценивать и Николая II, и Ленина, и Сталина, и белых генералов… Например, большинство белых боролись против разрушительной силы в революционном движении России. Но они не видели антикризисной роли революции и не верили в нее. Белые застали “большой ремонт” в фазе разрушения стен и отвечали на это так, как подсказывал им опыт уходящей истории. Красные ломали стены с одной стороны, а белые, хочешь, не хочешь, с другой… В огне революции рождался новый патриотизм. Тогда его глашатаем был даже сам Троцкий, во что сейчас трудно поверить! Почитайте его выступления перед красноармейцами в 1918—1920 годах… Вас поразит обилие русской патриотической риторики. Это был, конечно, патриотизм поневоле, вызванный тем бесспорным соображением, что нельзя побеждать под русофобскими лозунгами, имея армию, составленную в основном из русских крестьян. Но патриотизм обладает одним бесценным качеством: его нельзя сначала дать, а потом просто отнять, как, наверное, хотелось Троцкому.

В истории нет напрасных, бессмысленных жертв. Она более сложный процесс, чем это видится ее вершителям. А исторические обиды между патриотами… На этот счет есть прекрасные строчки у нашего коллеги, поэта Юрия Кузнецова. Там, правда, речь идет о Гамлете: “—Отдайте Гамлета славянам! — Кричал прохожий человек”.

И приглушенные рыданья

Дошли, как кровь, из-под земли:

— Зачем вам старые преданья,

Когда вы бездну перешли?

Не так ли и к нам, сегодняшним (и к автору “Личного дела”, и к его при­страст­ным читателям), взывают души “белых” и “красных” патриотов? И те и другие не раз “переходили бездну”.

Доброта

Зарницы. Из неотправленных писем Владимира Десятерика.

Фонд им. И. Д. Сытина. М., 2003.

Имя Владимира Ильича Десятерика на слуху многих людей, особенно писателей и журналистов. Знают и ценят его весьма и весьма почтенные граждане. По преимуществу в художественной среде славянских народов. Много лет он достойно, верой и правдой, служил именно этой, то бишь славянской среде! Служил как публицист, как терпеливый издатель и, разумеется, как писатель. Через такую службу он и стал нужен, необходим не одним славянам, но и прочим европейским и неевропейским народам. Не зря в годы горбачёвско-ельцинского предательства, в пору махрового демократического цветения он не растерялся и даже создал книгоиздательский фонд имени И. Д. Сытина.

Да-с, господа, В. И. Десятерик не впал в истерику от хронического безденежья, как некоторые… Спокойно перенёс он экономическую разруху, возникшую на фоне безбрежной свободы и эстетического многообразия. Не стал он поклоняться золотому тельцу, а мужественно и даже несколько весело продолжил издательское, то есть писательское, дело…

Приходится обособлять два эти понятия: книгоиздание и писательство. Почему? Ведь вроде и для Владимира Ильича эти понятия неразрывны. Нет, и для него их надо разделить, и для всех нас такое разделение пойдёт на пользу! Такова уж судьба и у него, и у всех нас…

Десятерик остался честным русским деятелем. Не напрасно созданный им сытинский фонд служит и ему самому как талантливому писателю. В доказательство надо упомянуть несколько книжных миниатюр, изданных его фондом, в том числе и его книгу под названием “Зарницы”. Прочитайте её хоть в очках с сильной диоптрией, хоть с лупой, и каждый из вас уловит главное её свойство. Я лично назвал бы это свойство добротой. Очень хорошая книга! На мой взгляд, лермонтовские стихи в эстетическом плане не совсем подходят для такой книги, зато опубликованные новеллы документальны, и письмо в деревню Рудьки, дополняющее эту книгу, тоже документально, без всяких прикрас. Здесь документализм служит писателю как метафора, то есть образу.

И сам жанр книжной миниатюры служит в нашем случае художеству. Мне особенно нравятся такие вещи, как “Пение отца”, “Колодцы кузнеца”, “Бородинский хлеб” и, как говорится, и др.

Автор сделал скромный подзаголовок “Из неотправленных писем”… Побольше бы вообще таких книг!

Василий Белов

Исповедь самоупоенного пустослова

Александр Бовин. XX век как жизнь. Воспоминания. М., 2003

Существует распространенное поверье, что собаки, обыкновенно, похожи на своих хозяев, и наоборот. Но, оказывается, есть и книги, поразительно похожие на своих авторов, даже по внешнему виду. Пример тому — только что вышедшие толстенные воспоминания вечного Бовина. Потому вечного, что мельтешил на глазах публики несколько десятилетий — и всегда про­цветал: начал (сперва скромно!) при суровом Сталине, выбился наверх при сумас­брод­ном Хрущеве, оказался на самом-самом верху при простоватом Бреж­неве, а главное — стал заплечным советником и доверенным прибли­женным у Андропова, подавал со товарищи ему секретные записочки испод­тишка. Горбачев и Ельцин Бовина к себе очень уж не приближали, но процветание его всегдашнее сохранилось и даже упрочилось.

Книга Бовина, повторяю, очень похожа на своего создателя, даже на взгляд. Толстенная до неудобства (800 страниц!), украшенная к тому же едва ли не сотней фотографий героя — с мамой и папой, с генсеками и прези­дентами, с оленем или каменной африканской бабищей. И в тексте, и на фото какой-то безустанный парад обжорства. И болтовня, болтовня, болтовня. На любые сюжеты, по любому поводу и бесконечно долго, со вниманием ко всем мельчайшим подробностям собственной личности (даже площадь полученной им в Москве комнаты сообщается с точностью до одной сотой метра). Не правда ли, как похоже на выступления неукротимо словоохотливого автора нынешних болтливых мемуаров?