Шрифт:
— Он на мясном бульоне!
Но зато на второе… Фрау Урфф в сопровождении двух подруг внесла в гостиную громадное блюдо, на котором высился холм, исходивший паром.
— Капустная голова! — воскликнула фрау и поставила поднос в центр дубового стола.
Капустная голова оказалась исполинским голубцом, который плавал в мясном отваре, издавая древнегерманские ароматы. Я за свое неумеренное любопытство к немецким национальным ценностям тут же был наказан: фрау схватила громадный нож, отрезала килограмма полтора капустной головы и водрузила на тарелку саксонского фарфора… Мой лепет насчет того, что “чересчур много”, был сразу подавлен, и мне не оставалось ничего другого, как под вдохновенные тосты гостей, прихлебывая хорошо знакомый “Киршен вассер”, отчаянно бороться с капустной головой. Но то ли от напитка, то ли от этих стараний я вскоре оживился и попросил слова, забыв про толерантность и политкорректность. А может быть, просто захотелось сказать нечто значительное и похвалить немцев, чтобы они больше уважали себя.
— Друзья, — сказал я, обращаясь к цвету марбургской интеллигенции. — Глядя на наш стол, я понял, почему Германия дважды побеждала Францию — в 1870 году при Бисмарке и в 1940-м (ума хватило не уточнять, при ком это произошло). Ведь французы всемирно известные гурманы, и громадную долю ума и национального гения они тратят на изобретение изысканных блюд — из улиток, устриц, лягушек, певчих птичек, — соусов и подливок, а у немцев кухня очень здоровая и простая, потому у них всегда оставались силы для более крупных забот — о государственном устройстве, философии, укреплении армии, необходимых войнах… — И тут я осекся, кожей почувствовал, как за столом после каждой моей фразы, дословно переведенной честным Вилли, усиливается какое-то напряжение. “Господи! — мелькнуло у меня в голове, — зачем же я о войнах, надо закругляться и как-то исправить положение, вернуться к тому, с чего начал — к разговору о еде…”. Но вишневая водка сыграла-таки со мной злую шутку, и я в завершение неожиданно для самого себя произнес: — Я хочу поднять этот бокал за немецкий здоровый образ жизни, за могучую простоту немецкой кухни. — И тут, как будто не я, а какой-то чертик, во мне сидевший, добавил последнюю роковую фразу: — А у нас, у русских, еда еще проще!
Потом я понял, что это была моя стихийная месть немцам за то, что они забыли, что такое 22 июня…
Гробовое молчание, воцарившееся после моих слов, длилось несколько секунд, и положение спасла та же фрау Урфф, сказав, что на десерт будет мороженое. Все облегченно вздохнули. А мороженое оказалось скверным — сделанным, как мне показалось, из совершенно обезжиренного, снятого молока. Белая хрустящая ледышка, и ничего более…
На другое утро мы попрощались с милым городом Марбургом и переехали на поезде из Южной Германии в Пруссию, в Потсдам. Всего за несколько часов... Игрушечная страна.
II
Не счесть в наше время самых разнообразных проектов, направленных на создание так называемого “демократического образа мыслей”, “рыночного менталитета”, “наднационального сознания”. Тут и книжные ярмарки, и международные премии, и бесконечные встречи “в рамках” различных форумов, фондов, диалогов в галстуках и без. Машина по созданию нового упрощенного человека, щедро смазываемая громадными правительственными и частными деньгами, крутится во всю мощь в самых различных уголках земного шара.
После недельного пребывания в Марбурге мы переехали в Потсдам, на так называемый Германо-российский форум. В бумагах, полученных мною, форум описывался подробно:
“Всего лишь за несколько лет “Потсдамские встречи” превратились в прочный элемент многообразной системы германо-российских отношений. Ту роль, которую “Петербургский диалог” играет для обмена между гражданскими обществами наших стран, “Потсдамские встречи” играют для большого, многогранного мира культуры”. Не слабо сказано…
Впрочем, и другие характеристики звучали не менее загадочно и многообещающе: “Потсдамские встречи” выходят за стандартные рамки встреч на уровне экспертов”, “Интеграция в “Потсдамские встречи” формирует новые импульсы для живого диалога” и т. д.
Список гостей от России, участвовавших в предыдущих четырех “Потсдамских встречах”, был интересен и со “звездной”, и с национальной точек зрения: Андрей Битов, Виктор Ерофеев, Владимир Каминер, Дмитрий Пригов, Лев Рубинштейн, Павел Пепперштейн, Евгений Асс, Юрий Гнедовский, Борис Гройс, Юрий Афанасьев, Игорь Клямкин, Михаил Рыклин, Марлен Хуциев, Юрий Любимов…
В этом году в списке прибавились главные редакторы литературных журналов: С. Чупринин (“Знамя”), Л. Лазарев (“Вопросы литературы”), И. Барметова (“Октябрь”), А. Эбаноидзе (“Дружба народов”), мы с Андреем Василевским и новые “звезды” отечественной критики и социологии — Михаил Берг, Катя Дёготь, Борис Дубин, Марина Коренева, Соня Марголина, Катя Метелица, Гала Наумова…
Особым украшением встреч были три всемирно известные женщины — Татьяна Толстая, Полина Дашкова и Ирина Прохорова. О последней следует написать особо.
Когда я просматривал список участников, то прежде всего обращал внимание на деловые и профессиональные характеристики, приведенные в их коротких биографиях. Они были составлены в таинственном и изощренном стиле:
“Автор и ответственный редактор работ о нормативных аспектах русской и советской литературы”; “номинатор литературных премий Букер и “Северная Пальмира” (то есть был выдвинут — но не получил. Так, что ли?); “колумнист газеты “Коммерсант”; “независимый писатель и литературовед”; “куратор выставок “Память тела: нижнее бельё советской эпохи”; “свободный лектор”; “ведущий научный сотрудник”; “свободный сотрудник”; “свободный журналист”; “приглашенный доцент”; “координатор конкурса”; “эксперт по Восточной Европе. Живет во Франции, Германии и России”; “выступает в саунд-перформансах”; “в сферу её компетенции входит часть программы издательства, охватывающей таких писателей, как Виктор Ерофеев и Людмила Петрушевская”…