Шрифт:
Сценарий был набросан наскоро и состоял из четырех новелл. Он был умышленно недоговорен. Когда в декабре мексиканское правительство дало разрешение на съемку фильма «Да здравствует Мексика!», то уже в заголовке было расхождение между художниками и теми, кто давал разрешение на съемку.
Эйзенштейн видел непрерывность культуры Мексики; надеялся, что человечество увидит старую мексиканскую культуру, заново осмысленную, самобытную и в то же время сделанную революцией интернациональной.
Люди, которые разрешили съемку, предполагали, что финальные сцены будут давать утверждение тому, что уже существовало в тогдашней Мексике.
Блистательная скорость прежних картин позволяла верить Эйзенштейну, что он сделает все в кратчайший срок.
Сколько раз в истории обманывались художники. Как им приходилось торговаться с заказчиками о сроках, о стоимости красок, о мраморе. Как им приходилось спорить о сюжетах – о совмещении своих идей с требованиями заказчика в картинах и прекрасных надгробиях.
Эйзенштейн решился сделать третью попытку, создать новую, революционную картину, показать новое сопряжение смыслов на чужой территории.
А даже футбольный матч на чужом поле труднее, чем на своем.
Здесь трудностей было в миллион раз больше. Кинематографист ничего не может сделать без пленки, без транспорта, без денег на передвижение и на актеров.
У Эйзенштейна были друзья, мир его знал.
Знал его и Эптон Синклер, в то время член социалистической партии США.
Они прежде переписывались.
Синклер давно написал Эйзенштейну письмо о том, в каком положении кинематография в Америке.
После разрыва Эйзенштейна с «Парамаунтом» Синклер организовал «Трест мексиканского фильма Эйзенштейна». Эйзенштейн подписал с женой писателя Мэри Синклер соглашение о производстве фильма. В качестве директора группы был выделен брат Мэри, Хантер Кимбро. Собрались друзья Синклеров, их родственники.
Всего собрали 25 тысяч долларов.
Это фантастически мало для создания большой картины.
В группе Эйзенштейна – Эдуард Тиссэ, Григорий Александров. Это уже богатство. Но надо было двигаться, надо было платить за все.
Во главе группы стоял Сергей Михайлович с грандиозными планами, но не было «железной пятерки» и своей страны.
Он хотел показать душу Мексики, показать, как масштабно построены пирамиды, как в них развертываются идеи народа, как структура выражает понимание своей самобытности и пространства, как народы по-разному анализируют мир.
Эйзенштейн сопоставлял мексиканскую культуру с испанской и с не исчезнувшими культурами древних.
Эйзенштейн хотел показать на отчетливо новом материале модель движения всей вселенной к самовыражению путем революции.
Таких задач не ставили перед собой художники никогда.
Это и «Страшный суд» и «Сотворение мира».
Когда-то Маяковский говорил про улицу, что этой улице нечем кричать и разговаривать.
Народ Мексики жаждет, жаждет объединения, самовыражения, самопонимания.
К народу поехал изгнанный из Америки Сергей Михайлович. Поехал за победой, а победой должна была быть великая картина, выражающая истинную сущность Мексики – не ее экзотичность, а ее революционность.
В 1925 году в Мексике был Маяковский; он оставил рассказ о дороге.
Река Лоредо течет на границе Мексики и североамериканских Соединенных Штатов.
«Бежала Мексика от буферов горящим, сияющим бредом. И вот под мостом река или ров, делящая два Лоредо. Там доблести скачут, коня загоня, в пятак попадают из кольта, и скачет конь, и брюхо коня о колкий кактус исколото». («Мексика – Нью-Йорк»)Бежит по границе Мексики и США в фильме «Пилигрим» Чаплин: одна нога в Мексике, другая в США; а дороги нет. Куда бежать?
Мексика великая, разнообразная, жгучая и холодная страна, достаточно холодная для картофеля, достаточно жаркая для ананаса, страна, лежащая между двумя океанами и безводная, страна, захваченная испанцами, пропитанная индейской кровью, индейским искусством, которое не поглощено Европой, страна, содрогающаяся от многих перекрещивающихся революций, обширнейшая страна безземельных людей.