Шрифт:
Старик поднялся и положил в огонь одну из еловых веток. Елка вскрикнула и задрожала, но неожиданно на нее снизошел покой, и она поняла, что на самом деле этот огонь пылает в ее собственном сердце и что таков ее труд и ее задача в этом мире — дарить тепло таким, как эти двое. Как это, должно быть, прекрасно, когда изнутри тебя согревает любовь, а снаружи — тепло огня!
И елка запылала еще сильнее и ярче.
«Никогда не думала, что могу гореть так ярко, что могу напоить своим теплом целую комнату. Господи, как я люблю этих стариков!»
Каждая клеточка ее древесины — и скрытого в ней сердца — искрилась радостью и счастьем [13] .
Вечер за вечером еловое дерево отдавалось своему жертвенному счастью. Елочка была безмерно рада тому, что оказалась полезной, и обрела в этом новую жизнь. Она горела и горела, пока от нее совсем ничего не осталось, кроме золы и пепла, скопившихся на дне камина.
И пока старик со старухой выметали ее веником и совком, она думала, что и представить себе не могла, что проживет такую славную жизнь, и что большего нельзя было и желать.
13
В другой, гораздо более короткой сказке на ту же тему Ганса Христиана Андерсена все заканчивается тем, что дерево сгорает в камине. Истории, берущие начало в традициях нашей семьи, по большей части несколько мрачнее, и финалы их, как правило, значительно отличаются от финалов вылизанных и приукрашенных классических вариантов. Полагаю, наши истории приняли такую форму из-за того, что многие члены нашей семьи встречались лицом к лицу со смертью и ужасами войны.
Старики были очень аккуратны и не потеряли ни щепотки пепла, когда выметали его с поддона. Они ссыпали золу в расползшуюся старую сумку и оставили ее до весны.
Когда первые лучи весеннего солнца согрели землю, старик со старухой достали мешочек с золой, вышли из дому и рассыпали то, что осталось от елки, по своим садам, и полям, и виноградникам, по всей своей земле, сколько ее у них было. А когда пришли весенние дожди и солнце стало пригревать сильнее, еловая зола почувствовала, что под нею в земле что-то происходит. Тут и там, вокруг и со всех сторон пробивались и тянулись вверх крошечные зеленые ростки, и елка улыбалась тысячей улыбок и вздыхала от счастья, потому что снова оказалась нужной и полезной.
«Кто бы мог подумать, что можно стать пеплом и прахом и все же порождать новую жизнь. Как же мне повезло! Я выросла в тиши и покое леса, потом были целые дни и ночи звона бокалов, и свечей, и веселых песен. В долгие часы нужды и тревоги мне на помощь пришли друзья, которым тоже была нужна хоть частица тепла и сочувствия. Сгорая в огне, я поняла, что могу давать свет и тепло из самой глубины моего сердца. Какая же я счастливая елка! Как мне повезло!»
«Ах, — добавила она немного погодя, — из всего, что приходит, и уходит, и снова возвращается, одна лишь любовь длится и длится вовеки. Теперь я везде, я повсюду, куда ни взгляни. Где только нет меня в этом мире?»
Той ночью огромная звезда вновь летела по небу, а еловое дерево нежилось в благословенной теплой земле, обнимая все семена и корни, чтобы согреть и обласкать их, лелея все, что растет и дышит, чтобы те в свою очередь лелеяли тех, кто придет следом, и так поколение за поколением. В этой прекрасной земле, из которой она вышла и в которую теперь вернулась, она спала и видела сны, окруженная, как когда-то в родном дремучем лесу, чем-то могучим, величественным и древним, превосходящим любое разумение.
— Видишь, дитя мое? В мире нет ничего ненужного, все на что-нибудь да сгодится. В Господнем саду всему найдется место и время.
У нас в семье говорят: «Плакать ступай в поле; там твои слезы принесут пользу не только тебе, но и земле». Мы с дядюшкой еще долго сидели в поле, тихо разговаривая, рассказывая истории, смеясь и плача над веселыми и грустными страницами нашей жизни и сказок. Под конец дядюшка сказал:
— Ну, полагаю, мы с тобой окрестили эту землю и сделали все что положено.
Он вытер глаза тыльной стороной огромной ладони, а потом обнял меня и смахнул мои слезы концом своего пестрого шейного платка.
Уже стемнело, и пора было возвращаться. Дядюшка поднял меня с земли как пушинку; мы взвалили мотыги на плечи, и мою он подправил, чтобы она не перетягивала своим весом назад.
— Посмотрим, — сказал он, пока мы шагали домой, — что получится из нашего поля. Быть может, к утру на его месте будет шуметь лес.
Он засмеялся и, подмигнув, опять подправил мою мотыгу.
Мы шли в сумерках, а выжженная земля тихо дремала под звездами.
И пока мы мирно спали в своих кроватях, на крыльях ветра со всех концов мира начали слетаться на наше поле семена.
И получилось так, что понемногу это поле, очищенное огнем, выспавшееся под паром, притянуло к себе как раз нужных странников, как раз нужные семена. В положенное время на нем выросли маленькие деревца. Там были дубки и белые сосны, белый и красный клен и даже ивы и вербы — все они нашли дорогу к нашему гостеприимному полю, где их ждали плодородная почва и подземные воды. Для дядюшки они были словно молодежь, которая собралась на старой танцплощадке после войны. Он просто сиял от счастья, и я, как елочка из сказки, тоже чувствовала себя совершенно счастливой.