Шрифт:
— На лес вообще-то мало похоже, — заметил он.
— Надо подождать.
— А если все это незаконно?
— Как видите, пока что это просто грядка на свежем воздухе [15] .
— Ну-ну — только и сказал страж порядка.
А на второй год случилось чудо. На моем спящем поле начали появляться крохотные деревца — настолько крохотные, что меня так и подмывало сказать окрестным ребятишкам, будто в них живут эльфы. Там был малюсенький побег ели, кленчик с красными листиками и семь детенышей лавра, чья мама росла дальше по улице.
15
Вообще в таких случаях, вероятно, стоит обратиться за разрешением на «самый маленький в мире национальный парк» к федеральным властям.
К концу третьего года у меня было уже два клена высотой по четыре фута каждый, пятнадцать лавров, два ясеня по пять футов, три каштана, успевших дважды зажечь свои золотистые свечки, и двадцать семь вязов.
Удивительно, но, казалось, сама земля вспомнила свои самые древние законы, потому что под деревцами начал расти плющ, и дикий виноград, и другие ползучие растения. Клевер покрыл делянку густым зеленым ковром. Воробьи, дятлы и прочие мелкие птицы натаскали сюда всевозможных семян. Тут и побеги лесной земляники, и дикий лук. Здесь и yerba buena, и мята, и yanica, и другие лекарственные травы, словно сама природа решила снабдить меня не только красивыми, но и целебными растениями.
На этом кусочке живой земли, некогда пустынном и унылом, поселились бабочки, летучие красотки в ярких нарядах, и цикады — не те утомленные городские жительницы, что едва могут выдавить из себя «тр-тр», а здоровые селянки, голосящие в четыре глотки, что колокольчики, свое «тртртртртртртр». Зимой для сада имеется хорошая защита от северных ветров — старый деревянный забор. А звезды небесные изливают свое серебристое сияние на еще один возрожденный закуток Эдемского сада.
Это чудо новой жизни, родившейся из спящей земли, — очень-очень старая история. В Древней Греции Персефону, юную богиню весны, похитили и без конца держали в плену под землей. В это время Деметра, ее мать-земля, так тосковала по своей утраченной дочери, что стала бесплодной, и тогда началась холодная и безжалостная зима. Когда же Персефону наконец освободили из царства мертвых, она вернулась к живым, и там, где ее босые ноги ступали по бесплодной земле, та вновь рождала цветы и зеленые побеги.
Устраивая этот маленький городской садик, я думала о своей приемной семье, об этих верных и преданных людях, которые вопреки судьбе стали для меня самыми близкими и родными. Каким образом могло так получиться, что несчастное дитя повстречало не менее несчастных, но не павших духом людей из совершенно другой страны, принадлежащих к совершенно другой культуре, остается непонятным. Я вижу в этом перст судьбы или, как у нас говорят, «Божье разумение и Божье произволение».
Я понимаю, что дала этой семье гораздо меньше, чем она — мне. Она дала мне любовь, и мудрость, и еще — добрую и разумную беспристрастность, смягчившую определенные стороны моей натуры, которые могут оказаться полезными в будущем и достойны того, чтобы над ними работать. В этой семье меня научили строго оценивать свои поступки и уважать мудрость, преданность жизни, земле и любимым людям, в особенности тем, кого не так-то легко любить, и тем, кому любовь нужна больше всего на свете.
На собственном опыте я усвоила самый трудный и самый важный урок, дарующий знание: жизнь всегда повторяется, обновляется, сколько бы ее ни сокрушали — ободрали до костей, выжгли дотла, втоптали в грязь, изранили, отвергли, унизили, замучили и, надругавшись, оставили в отчаянии и безвестности умирать [16] .
От своих близких я узнала о могилах, о встречах лицом к лицу с демонами и о возрождении не меньше, чем за все годы обучения психоанализу и за всю мою последующую двадцатипятилетнюю клиническую практику. Я знаю, что те, кто каким-то образом и на какое-то время оказались отрезаны от самой веры в жизнь, — именно они обладают сокровенным знанием того, что Эдемский сад скрыт за каждым пустым полем, что новые семена ложатся прежде всего в пустую и открытую им землю, даже когда эта земля — страдающее сердце, измученный разум или опустошенный дух.
16
От многих и многих членов нашей эмигрантской семьи, которые меня растили и воспитывали, я получила знания о природе души и психики — об их ранах, горестях и способах лечения. Будучи единственным на тот момент живым ребенком в семье, я узнала не только о самых светлых и самых темных сторонах жизни, но и о близости смерти, которая всегда стоит у вас за плечом, — хотя обычно такое знание составляет прерогативу лишь самых старых членов семьи.
И я знаю: чему бы мы ни посвящали свои дни — это лишь малая толика того, что мы можем сделать в этой жизни. Мы должны понять: что-то или кто-то ждет только того, чтобы мы приготовили ему почву. Это «что-то» все время рядом с нами, оно любит нас и ждет подходящих условий, чтобы явить себя миру.
Что такое дух, чье семя падает в иссушенную почву и заставляет ее плодоносить вновь и вновь? Пути его неисповедимы, и я не дерзаю постигнуть их.
Но я совершенно уверена: под его дуновением то, что казалось мертвым, более не мертво; то, что казалось пропащим, более не утрачено; то, что считалось невозможным, стало возможным и достижимым, а земли, казавшиеся бесплодными, — лишь отдыхают под паром и ждут только благословенного семени, которое принесет божественный ветер удачи [17] .
17
Про этот ветер, который евреи с давних времен называют Руах, мне рассказывал дядюшка. Руах — это ветер мудрости, ветер, который соединяет людей с Богом. Это дыхание Господа, которое нисходит на землю, пробуждая души и даруя им новую жизнь.
И так оно и будет.
Ни за что не давай столкнуть себя в бездну.
Ну а если не смог удержаться —
Ни за что не мирись с паденьем.
Если сил нет найти путь из бездны —
Как истерзанный голодом нищий, в молитве
Чашей к небу сердце свое вознеси —
И наполнится чаша: откроется путь.
Даже если опять ты низринешься в бездну,
Даже если отнимут надежду
найти путь назад —
Никому не отнять у тебя эту чашу,
Не заставить отречься от неба.
Лишиться их может
Только тот, кто предал себя,
Только тот, кто смирился с паденьем.